Профессор Влад - [54]

Так оно и оказалось на самом деле; и лишь когда за тяжёлой шторой забрезжило утро, профессор с расслабленным смешком признался мне, что его старенькая тахта не раскладывалась с тех пор, как не стало Симоны. Симоны?.. Серафимы Кузьминишны — хотя сейчас, наверное, и трудно себе представить, что чью-то жену могут звать Серафимой Кузьминишной. Допотопное какое-то имя. Хорошее напоминание о том, что он, как-никак, уже старик…

— «Профессор, ты вовсе не старый», — щегольнула я цитатой из песни «Три вальса». Ход моих мыслей был прост: Клавдия Шульженко — молодые годы профессора — родство вкусов и воспоминаний. Однако Влад не оценил и не поддержал шутки:

— Терпеть не могу все эти ретро-шлягеры, — сказал он. — Тем более что в данном случае, по-моему, более уместна иная цитата. «Голова-а стала белою, / Что-о с не-ей я поделаю?» — негромко пропел он. — Заметьте, что «с ней» в данном случае относится к вам, Юлечка. Только не «поделаю», а «поделал»…

— И не «белою». Это серебристый цвет. Интересно, кем ты был раньше — брюнетом или блондином?

— Брюнетом — почти как ваш зализанный Гудилин. Таким же слащавым красавчиком. И женщины меня так же любили…

— У тебя их было много?..

— ДостатоШно, — сухо бросил Влад, и на миг мне показалось, будто я присутствую на семинаре по патопсихологии; я так и не поняла, относилось ли это «достатоШно» к числу Владовых дам — или же он просто-напросто потребовал закрыть неприятную для него тему. Так или иначе, больше мы к этому вопросу не возвращались.

Часть IV

1

Как вы думаете, коллеги, — за что Елизавету Львовну (замдекана) прозвали на факультете Смертью?

Громче, не слышу?.. За худобу?.. Хе-хе, неплохая версия. За её тёмные, глухие, длинные платья?.. Да ладно вам, это же всё мелочи — так сказать, штрихи к портрету. А вот что действительно ужасно — так это её холодная безжалостность во всём, что касается дисциплины. Особенно жестоко она расправляется с прогульщиками и хвостистами, не щадя ни простого бюджетного люда, ни надменных, дорого одетых гетер и матрон с платного отделения — и это при том, что препы дерут с них за пересдачи прямо безбожно!

Я как-то слышала в туалете жуткую историю, настоящий триллер! О том, как Лиза, завидев в холле одну прогульщицу-платницу, за которой давно охотилась, налетела на неё, впилась железными когтями в плечо — и, словно ягнёнка, притащила в деканат, где перепуганной жертве пришлось под диктовку писать… что бы вы думали? — просьбу о своем отчислении! Заверив документ подписью и печатью, Карлова аккуратно подшила его в картонную папку «Дело №»: «В следующий вторник приносишь мне нормальную зачётку, и я рву это на твоих глазах, — бесполо-компьютерным голосом процитировала рассказчица, — иначе…» — дальше последовала до того красноречивая пауза, что я в своей кабинке скорчилась от болезненного спазма. Был ли то пустой блеф или Карлова грозилась на полном серьёзе, осталось неясным — звонкий голосок ликующе поведал всем, кто мог его слышать, что вот только вчера, всего-то навсего за полторы сотни баксов её самый старый, подгнивший от времени «хвост» был благополучно оттяпан.

Я, хоть и твёрдая хорошистка, тоже на всякий случай побаивалась «Лизы» — настоящей дамы-пик, статной, элегантной, как умеют быть элегантными только женщины в годах… Нет, слово «женщина» тут не подходит — это именно «дама», Дама с прямой спиной и холодным взглядом, что при встрече служит мне даже лучшим признаком, чем тугая коса, уложенная наподобие короны, или зловеще-траурный стиль. Да вы и сами её боитесь, коллеги, — перед ней весь факультет трепещет, — так что можно вам всего этого не объяснять. В общем-то, я знаю только одного человека, который всегда относился к Карловой без пиетета и даже позволял себе на неё покрикивать. Кто?.. ну, ну, коллеги, угадайте?… — ну, конечно же, конечно, это был он, дважды кандидат наук, автор множества научных трудов и монографий почтенный профессор В.П.Калмыков!

Иногда ему взбредало на ум по-мальчишески созорничать — от чего я чуть заикой не становилась. Вот, например, как-то раз поздним вечером спускаемся мы с ним рука об руку в пустой, тёмный факультетский холл и натыкаемся… — на кого же?.. — да всё на неё, Лизу, которая, прихорашиваясь перед (хоть и тусклым) зеркалом, отлично видит, что происходит у неё за спиной. И тут этот дурак хватает меня в объятия — и, как ни в чем не бывало, целует взасос!.. Я чуть ума не решилась от испуга, думая, что у Елизаветы Львовны от такого зрелища должны, по меньшей мере, вылезти на лоб зелёные глаза; но в следующий миг она подошла к нам, улыбаясь чуть натянуто, но любезно (весь препод- и админсостав души во Владе не чаял!), и с явным одобрением обратилась к моему кавалеру: — Что, Владимир Павлович, отчитываете своих студенток? Правильно-правильно, нечего им спуску давать, лентяйкам! — на что Влад, ничуть не смутившись (и даже не подумав отпустить мою талию), поддакнул: — Строг, но справедлив.

Когда минут пять спустя мы вышли на улицу и я — ещё слегка смурная от пережитого шока — с досадой попеняла ему за идиотское лихачество, он успокоил меня, объяснив, что, мол, так уж устроена наша психика: люди в упор не видят того, что у них перед глазами, если оно хоть чуть-чуть не вписывается в привычную им картину мира, — так что мы с ним, в сущности, ничем не рискуем.