Профессор Влад - [56]

Пользоваться для этой цели телефоном показалось мне, как выразилась бы Эдичка, «не клёво» — и в тот же вечер я сообщила Владу о его новом статусе прямо дома, в постели. Тот отнюдь не возражал против нашего юридически закреплённого союза — и даже поприветствовал мою инициативу, звонко чмокнув меня в сосок:

— Не мучьте себя теорией, — добродушно посоветовал он. — Поезжайте в Химкинский библиотечный филиал, полистайте мою диссертацию — она имеет схожую тематику и может помочь вам в вашем труде. Налегайте на практические исследования. А уж потом и я воспользуюсь ими в качестве материала для докторской, как это делают все мои коллеги, — с тонкой улыбкой добавил он.

В Химки я, конечно же, съездила — мне были интересны все мысли моего научного руководителя! — но была слегка разочарована тем кондовым, тяжелым, старосоветским слогом, который, царя в его диссертации, обезличивал её, делая похожей на все научные работы сразу. Я посмотрела год — работа была датирована семьдесят третьим, больше всего ссылок было на труды Маркса, Энгельса и Ленина (Влад сухо одернул меня, когда я попыталась глупо сострить над формулировкой «использованная литература»). Впрочем, исходя из того, что дипломная комиссия (пардон, коллеги!) обещала состоять из ностальгирующих Владовых сверстников, именно такого стиля и нужно было придерживаться. Ещё там было множество заковыристых формул, из которых я мало что поняла, запомнив лишь часто повторяющуюся букву ∑ — надо бы спросить у родителей, что оно значит; потом пошли графики, с помощью которых Калмыков наглядно показывал открытые им закономерности и корреляции. Тут были и квадратные параболы с устремлёнными в бесконечную высь ветвями; и кубические — похожие на ручку мясорубки; и гиперболы — несчастные, навек разлучённые сёстры-близняшки; и уже знакомая мне асимптота; и даже один очень величественный колокол Гаусса, показывающий, как я поняла, распространённость разных степеней адаптированности аутистов в социуме.

Как и советовал мне Влад, всю теоретическую часть работы я благополучно заимствовала из его диссертации, попросту сняв с неё копию и для очистки совести понатыкав в текст цитат из современных авторов — отечественных и зарубежных, — что заняло у меня не больше трёх часов в читальном зале РГБ, Ленинки тож. Признаться, я не сомневалась, что и всё остальное мой ласковый друг с успехом напишет сам. Однако Влад быстро охладил мой пыл, заявив, что, дескать, в том, что касается практики, я буду у него «пахать как бобик»: это теория вечна, сказал он, а реальная жизнь течёт и изменяется с каждой секундой — не говоря уж о годах и десятилетиях; вот почему хороший специалист должен быть настороже и ежечасно, ежеминутно, ежесекундно ожидать свежих данных о ненадёжной реальности, где волею судеб вынужден жить…

— К тому же, — добавил он, — вам пора привыкать к самостоятельной работе. Боюсь, мне скоро придется ненадолго вас покинуть…

Тут-то я и услышала от него впервые это неприятное слово — «обследование». То был запоздалый подарок деканата к недавней дате: милые дамы, посовещавшись, пришли к выводу, что их обожаемый коллега до такой степени погряз в трудах праведных, что изрядно подзапустил свое здоровье, позаботиться о котором — их святой долг. Иначе говоря, ему предоставляется направление в Центр Современной Геронтологии, где бедный, расшатанный организм получит полное-полное обследование — как изнутри, так и снаружи, со всех возможных сторон и ракурсов. Сам он, конечно, предпочёл бы пройти диспансеризацию в амбулаторном режиме, не отрываясь от дел, но увы — правила Центра предписывают делать это строго стационарно, так что… На этом месте я, наконец, вникла в то, что он говорит, и пришла в ужас:

— Лежать в больнице?.. В одной палате с трясущимися, гниющими заживо старцами?! А то и, чего доброго, в коридоре…

— Ну что вы, Юлечка, роскошная, престижнейшая клиника, отдельный бокс с японским видеомагнитофоном (я закатила глаза), телефоном и шёлковыми шторами — и всё полностью оплачено. Это Елизавета Львовна постаралась. (Вы знаете, Юлечка, кто у неё муж?.. Очень крупная шишка!) Да вы не печальтесь, моя прелесть, это займёт-то всего дня три…

— Геронтология, значит, — задумчиво сказала я. — Сволочи.

Меня так и подмывало сообщить этим умницам из деканата, что их «уважаемый коллега», которого они вот так, походя, записали в глубокие старцы, делит со мной ложе наслаждения не менее трёх раз в неделю, — а иногда и по нескольку раз за один присест!! То-то бы они удивились, наверное!.. А ведь он даже не любил меня по-настоящему. Случись на моем месте кто другой, помоложе, он бы, наверное, только обрадовался подмене; я поняла это ещё в самом начале нашей связи, когда однажды он назвал меня своим эликсиром юности. Уходящая, утекающая сквозь сухие старческие пальцы молодость — вот что было его подлинной страстью, идеей-фикс; в слепой погоне за ней он позволял себе становиться смешным и даже страшным, навязчиво ухаживая за молоденькими студентками и при случае покупая их благосклонность кругленькими «отлами» в зачётных листах. Он и в этот-то проклятый Центр согласился лечь только потому, что всё ещё надеялся повернуть время вспять. Иногда я думаю — как всё-таки странно, что мой Влад, истинный профи, квалифицированный медик и великолепный психолог-клиницист, мог так легко дать Смерти себя провести.