Профессор Влад - [25]

Особенно популярным оно стало после того, как ректор выпустил указ, строго-настрого запрещающий кому бы то ни было «разливать и распивать спиртное в пределах учебного заведения». Факультет шипел и булькал, не зная, на что решиться, пока наконец, активисты из студсовета не догадались спуститься в библиотеку и лично выяснить у юрисконсульта: распространяется ли ограничение на метры, сданные в аренду — и вообще, можно ли по-прежнему считать их территорией вуза?.. Старый жук, сам большой любитель заложить за воротник, жестко ответил: «Нэт!» — и с тех пор наши светские львицы и львы горя не знают. Стекаются в «Пси» и курильщики, чьи былые места скопления завхоз давно обложил красными флажками с изображением перечеркнутого окурка.

И только в сессию, когда жизнь на факультете (вот как сейчас!) замирает под гнётом тоскливого страха и недобрых предчувствий, в «Пси» наступает затишье. Переступить его порог прежде, чем останется позади последнее испытание, издавна считается у нас дурной приметой. Впрочем, и тогда кто-нибудь нет-нет да и забежит хватануть для храбрости коньячку или, скажем, отметить победу над въедливым экзаменатором лёгким, игривым «Моndoro Asti»: циничные сокрушители традиций, не верящие ни во что, кроме своих сил, не переведутся никогда.

В один из таких дней — в самый разгар осенней сессии — некая третьекурсница, молоденькая, но очень скептичная, давно и надёжно приученная названым братом плевать на всякие там народные приметы и суеверия, спустилась в «Пси» слегка перекусить — а заодно и прийти в себя после неравной битвы за хрупкую «удочку», чуть не вырванную из её слабых ручек огромной рыбой — преподавателем социальной психологии Михаилом Семёновичем (строгим, но очаровательным господином с роскошной особой приметой: извилистым багровым шрамом через всю левую щёку).

4

Мы, аутисты, отличаемся от «просто людей» ещё и тем, что всегда предпочтём тишину (пусть даже гнетущую) весёлому гомону и гвалту. Вот и на сей раз я не могла не порадоваться встреченному в кафе спокойствию колумбария — даже музыка звучала тихо-тихо, словно обиженная скудностью аудитории. Не совсем ещё мертвы оказались два-три столика в тёмных углах зала, зато знаменитый Гриша, бессменный хозяин барной стойки, как видно, не вынес вынужденного безделья и дезертировал.

Что ж, торопиться мне было некуда, и я, присев на высокий стул, замурлыкала себе под нос, закачала ногой, рассеянно и праздно скользя глазами по шевелящимся в уютной полутьме фигуркам немногочисленных гостей.

Столик в правом дальнем углу как-то особенно живо привлёк моё внимание, — что и немудрено: пожалуй, за него зацепился бы взглядом любой, кто в этот час заглянул бы в «Пси». Элегантнейшая пара, сидевшая там vis-a-vis, как бы сошла с обложки глянцевого журнала или спрыгнула с телеэкрана, или даже нет — с шахматной доски в пиковый момент напряженного эндшпиля.

Черный король — изящный, загеленный до блеска жгучий брюнет в щегольском белом костюме — явно был под шахом своей прекрасной спутницы, стройной, длинноногой, длинноволосой блондинки в чёрном декольтированном платье. Продолжали шахматную тематику и дорогущие бутерброды, от которых стол прямо-таки ломился — белый хлеб с чёрной икрой, «бородинский» с осетриной; и только литровая бутыль с яркой этикеткой и вытисненной на стекле виноградной лозой — центральная фигура композиции! — несколько выбивалась из общего стиля. Впрочем, вряд ли именно это беспокоило эффектного молодого человека, который как раз сейчас, нервно комкая в руках салфетку, шептал что-то своей даме, — а та, чуть склонив набок маленькую головку, внимательно слушала, время от времени машинально-милым движением поднося к розовым губам изящные пальчики.

Девушку я узнала легко — то была некая Анна с пятого курса по прозвищу Русалочка. Таких дивных, густых золотистых волос, каскадом ниспадающих до самой талии, не было больше ни у кого на факультете, а, может, и во всём МГИПУ. Узнала я и коньяк: то был «Хеннесси». Что же до красавчика, сидевшего ко мне вполоборота, то его с головой — пиковой, густо набриолиненной головой! — выдавала царящая за столиком атмосфера гнетущей, удушливой роскоши, заставившая меня, как всегда, ощутить себя бедной родственницей — как я ни убеждала себя, что это всего лишь одна из тех иллюзий, какие он с детства умеет создать лёгким взмахом руки.

И всё же я обрадовалась неожиданной встрече. Парадокс — но, вместо того, чтобы сблизить ещё больше, университет, скорее, разлучал нас. Из-за растущего с каждым днем обилия невозделанных курсовых я уже не могла ни ходить в гости к брату так часто, как прежде, ни даже писать ему длинных писем; на факультете наши дорожки и вовсе не пересекались — и лишь изредка, выйдя на перемене из аудитории, я вдруг замечала в дальнем конце коридора элегантную фигуру в белом, лимонном или кремовом костюме, с гладко зализанными или, наоборот, романтически растрепанными кудрями, всегда с мобильным телефоном в руке (они тогда только-только начинали входить в обиход). Но не успевала я сделать и двух-трех шагов по направлению к заветной цели, как Гарри — если, конечно, это был он! — оказывался вне досягаемости, надежно скрываясь в толпе хихикающих, приставучих поклонниц. Пробираться сквозь их кордон мне вовсе не улыбалось — тем более что сам Гарри то ли не замечал меня, то ли делал вид, что не замечает…