Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - [104]

. Подобное, только менее драматичное определение описывает и ситуацию в Прибалтийских губерниях.

Поиски имперских властей какой бы то ни было стройной политической концепции национальной политики в Курляндской, Лифляндской и Эстляндской губерниях накануне Первой мировой войны также зашли в тупик. Появившиеся в середине XIX века после массового обращения эстонских и латышских крестьян в православие надежды на появление в этом регионе более широкой социальной опоры начали меркнуть уже в 1880-х годах, а проявившийся во время революции 1905 года социальный радикализм эстонцев и латышей свел эти надежды на нет. Став православными, эстонские и латышские крестьяне не стали русскими. Возрожденная в годы революции тенденция сотрудничества имперской власти с местной социальной элитой – прибалтийскими немцами – не могла быть действенной, поскольку влияние последних уменьшалось в силу быстро идущих процессов модернизации и усиления общественного положения эстонцев и латышей, кроме того, с ростом напряжения между империями Романовых и Гогенцоллернов вновь, но только еще острее, чем после объединения Германии в 1870–1871 годах, встал вопрос о возможной нелояльности прибалтийских немцев российскому императору[1105]. Начавшаяся в 1914 году Первая мировая война превратила немцев Российской империи в главного врага в воображаемой имперской иерархии врагов[1106]. Предложения русских националистов сменить состав административного аппарата в Прибалтийских губерниях и начать русскую колонизацию совершенно не соответствовали реальным возможностям империи, кроме того, они не были поддержаны административным аппаратом как слишком радикальные и способные спровоцировать недовольство местного населения[1107].

Таким образом, в отличие от периода, последовавшего за восстанием 1863–1864 годов, когда имперские власти, в первую очередь местные, имели достаточно ясную цель национальной политики и как минимум часть чиновников верила в успех политики «обрусения», в начале XX века однозначно не хватало четко сформулированных целей национальной политики. Поэтому легче рассматривать удачи и неудачи политики «обрусения» второй половины XIX века.

Одной из целей политики «обрусения», приобретшей четкие очертания уже после подавления восстания 1830–1831 годов, было символическое завоевание пространства. Историческая концепция, сформулированная в 1830-х годах министром народного просвещения С. С. Уваровым и историком Н. Г. Устряловым и утверждавшая, что Великое княжество Литовское – русское государство, во второй половине XIX – начале XX века стала каноном, и этот исторический нарратив вкупе с аргументами этнической статистики и этнографических описаний «превращал» эти земли (иногда и во всем их объеме, то есть с регионами, где большинство населения составляли литовцы) в часть не только империи, но и русской «национальной территории». «Губернии от Польши присоединенные» стали Западной Русью (Россией), или Западным краем. Концепция, провозглашавшая этот край «исконно русскими землями», стала частью официального и публичного дискурса, и, казалось бы, вместе с К. Брюггеманном (работа о Прибалтийских губерниях[1108]) можно утверждать, что символическое «обрусение» края прошло успешно. Однако все дискурсивные практики, ставшие частью официальной риторики, с трудом принимались за истину даже адептами «русского дела», не говоря уже о недоминирующих национальных группах. Имперские власти столкнулись с трудноразрешимой проблемой. Вместе с местной русской интеллигенцией власти боролись с польским историческим нарративом, провозглашавшим этот край составной частью Польши, но не решились при этом уделить большего внимания истории Северо-Западного края, поскольку боялись возможного роста регионального самосознания[1109]. Новое исследование литовского историка Йолиты Мулявичюте (Jolita Mulevičiūtė) показало, что Северо-Западный край, несмотря на провозглашение его официальной идеологией «исконно русскими землями», не стал объектом экскурсий, не попал в туристические путеводители и учебники. Неуверенность в принадлежности этого края к ареалу русской культуры превратила его в место транзита, в своеобразную серую зону[1110].

Определенный, пусть и не полный успех мы видим в случае политики России в отношении белорусов. «Отставание» белорусского национализма, то есть более слабая социальная база этого движения в начале XX века, лишь несколько периодических изданий на белорусском языке, среди которых только одно – «Наша нiва» (1906–1915) – просуществовало дольше нескольких лет, достаточно позднее (конец Первой мировой войны) формулирование идеи национального государства и, наконец, неспособность воспользоваться послевоенной неразберихой и создать национальное государство были определены несколькими факторами[1111]. Обычно историки указывают на следующие причины: отсутствие «своей» социальной элиты, культурная и языковая близость великороссам, низкий уровень письменной культуры, экономическая отсталость края, отсутствие высшей школы, отсутствие своего «Пьемонта», как у украинцев в Галиции (Австро-Венгрии), поскольку все белорусы оказались под властью Российской империи. Несмотря на существование исторических интерпретаций, утверждающих, что русско-польское противостояние создавало своеобразную нишу, позволившую кристаллизоваться украинской, белорусской и литовской нациям