Голову кружило, в ушах нарастал звон, в горле пересохло безо всякого притворства, слова же лились непроизвольно, не подчиняясь ни воле, ни мыслям, мелькающим в подсознании бессловесными образами: «Вот оно, переводят в ординарную камеру, напичканную жирными ахронигерами при заточках, с нормально пованивающей пищей, где шикарно как на курорте отдыхается, а на скрипучих, жестких нарах превосходно восстанавливаются высосанные силы. Надутый же индюк-лампасник, пошевелив извилиной, что просто-таки обязана в мозгу присутствовать, самое позднее — завтра соглашается на увольнительную, пусть даже под тройной охраной. Ведь рановато битюгу об отставке подумывать, тем паче — о позорной и тем более — без выходного пособия! А дальше — дело творческое…».
Победный звон в ушах нарастал, чувства, подстегнутые «шаньзом», обострились донельзя. Что ж, тем ужасней пришелся удар адмиральским «обухом».
— Заруби, гнусная рожа, себе на носу: оставь надежду всяк, сюда входящий, а то и вносимый. Заодно с одеждой… гражданкой, то бишь, и прочими штатскими излишествами. В общем, ты понял: отсюда — только в последний путь. В лучшем случае — под пули кровавых повстанцев, в худшем — латать реакторы догнивающих в доках субмарин.
Адмирал выглядел вовсе не злобно и не разгневанно, а, скорей — разочарованно.
«Эх, разве за штафирку, блеющую невесть что перед закланием, к боевой награде представят? Всего измочаль и шкуру сдери для вещественного доказательства — посмеются и только, — с грустью подумалось печально рассматривающему наградные колодки без единого мечика четыреххвостому. — Вот она, специфика штабной службы!»
— И почему вы, штатские мозгляки, считаете: раз адмирал, то обязательно — безмозглый солдафон, раз при погонах — то тупица? — Не удосужился адмирал даже сучить кулаком по столу, чтобы скрыть разочарование.
Секретаришка рыпнулся было «проблеять» что-то, типа:
— Некуда мне деться и на свободе буду чувствовать себя не лучше, чем в застенках! А на счет последнего пути не сомневайтесь: направлюсь, куда пошлете… — но, взглянув на абсолютно равнодушного адмирала, осекся, осознав никчемность в пустоту обращенного словоблудия.
Оторопь охватила тельце секретаришки, позабыл, что не следует прежде времени предаваться в руки смятению: смекалка всегда придет на выручку сообразительному человеку, а если запоздает, то паниковать поздно, отчаяние бесполезно вдвойне. Оставил, вовсе не внимая наставлению адмирала и даже вопреки совету классика, надежду, но тут, непонятно в силу какого, а по нумерации не менее седьмого чувства, словно по азимуту проследил направление тоскливого, опустошенного адмиральского взгляда и… будто нашатыря вынюхал половину аптекарской склянки. Осенило! Наконец-то!
«Ну и дубина, где же мои глаза были раньше?! Остолоп… — секретаришка, не склонный ранее к самокритике, оказавшись в безвылазном тупике, несколько пересмотрел взгляды на одаренность личной персоны и не стеснялся отпускать по тому же адресу прежде щедро достающиеся облапошенным простофилям смачные эпитеты:… и паскудный баран!» — закончил не самым забористым, придя к определенному выводу: «Мои глаза такие же придурковатые как я сам, бестолочь!»
— Кх, кх. Простите, адмирал, разрешите в вашей проникновенной речи подкорректировать одну неточность. Вернее будет сказать: «не пути» и «не последнего», а «первой увольнительной». Дело в том, что старые друзья-компаньоны в Наградном департаменте, очень, знаете ли, лично мне обязанные, давно уж зазывали в гости, а теперь, поди, совсем соскучились… по невыплаченным дивидендам.
Не знают, наверное, какого высшего офицера, генерала, а то адмирала отметить по заслугам: в очереди к представлению полно оболтусов отирается — толку же с них никакого. А мне указать на достойную кандидатуру — раз плюнуть, если разрешите, конечно.
Во взгляде четыреххвостого засквозила напряженная работа мысли, когда же осознание завершилось — руки задрожали, а пересохшая гортань настоятельно потребовала шипучки, но прежде адмирал щедро напоил секретаришку и заботливо форменным носовым платком вытер забрызганные лопавшимися пузырьками газа сусала, поинтересовавшись по ходу, ни желает ли драгоценный подопечный высморкаться?
Глава 2
Надоело благоденствовать — отправляйся путешествовать
Ни добротный зипун, ни тяжеленная меховая шапка, ни разукрашенные псевдо-ворликскими узорами, стеганые для прочности синтетической нитью валенки уже не грели согбенное, трепещущее на пронизывающем ветру, бренное тельце гнусного секретаришки; драная, грязная фуфайка, платочек защитного цвета да великодушно оставленные из прежнего гардероба галоши служили неважной заменой продуманной до мелочей, добротной экипировки. А ведь столь скоро никаких осложнений не намечалось, даже багаж пришел по квитанциям, пусть наполовину облегченный, но все же…
* * *
Вместо приветливости аэропорт прихлопнул секретаришку будто под крысоловку приспособленным, чернеющим ящиком зала прилета-вылета — даже присесть, чтобы прийти в чувства да сориентироваться, было не на что.
— Подскажите, к кому обратиться? У меня недовес багажа, варварски сорваны замки и разодраны молнии.
