Отлично, когда вместо пролога — наличные
Мусорос скучал, скучал не просто так, как случалось скучать вам и нам на предмет, к примеру, выпить, а скучал в огромных размеров кабинете, где вокруг красотища — от единого лишь созерцания которой мы да вы скучать-то, должно, передумали бы. Один вид из окна чего стоил, впечатляющий вид из-под прозрачного купола пентхаузового чердака пока не снесенного наркоманствующими террористами небоскребища! А Мусоросом головокружительный пейзаж воспринимался просто как намыливший глаз фон, на котором странно смотрелась стерилизованная для пущей безопасности, неплодоносящая пальма. С претерпевшей измывательства травы-переростка уж не свалится на голову кокос, и финики не одурманят приторно сладким ароматом, чтобы потом исподтишка брызнуть сиропом на отутюженные брюки. Однако непокорному, не поддающемуся доместикации, вопреки хирургическому вмешательству ботаников, зеленому оперению пальмы удавалось-таки иногда вколоть зазевавшегося Мусороса, когда старикан, щекоча застоявшиеся нервишки, неосторожно приблизившись, пытался получше рассмотреть, действительно ли мимо пролетают чадящие в небе самолеты?
А напитки-то, а напитки!.. Нет, не знаю как вашу, а нашу скуку, уж точно, как рукой сняло бы. Стоят, знай себе, потеют почем зря (в баре вопиющая наглость происходит), и не подумайте, что стаканов не имеется — в достатке, сияют почище бутылок, потому что свинцовым хрусталем снаружи отделаны. Одна золотистая открывашка чего стоит, будто собачка дрессированная на цепочке взамен поводка болтается, всегда наготове откусить пробочку-другую, а чтоб не увели, к драгоценности как штык, только искривленный, приставлен штопор. Для тех, кто из патриотических побуждений в смутные еще времена перешел на пивко, приправленное водовкой, не стану уж специально вдаваться в разъяснение устройства сего хитрого инструмента, просто прошу на слово поверить — штука заковыристая. В общем, даже штопор в хозяйстве имеется. Бар сияет, напитки манят, одна лишь беда — нефункциональнальная это декорация, интерьеришко, так сказать. Владелец (все они, богатеи — скареды, на овсяном «туме» зацикленные) давно не употреблял ни многолетних виски с коньяками, ни тонких вин — даже винчика ни-ни — ни когда-то уважаемой водочки. Правда, чего греха таить, предпринималось несколько попыток, взгрустнув по молодости, дерябнуть-таки проклятущей. Но, должно быть, водовка уже не та, или молодость не эта, да и напиток сей, доложу вам, отвечает взаимопониманием лишь в ответ на присяжное постоянство — проверено.
Итак, потеющие бутылки, хрустальные бокалы, отсвечивающие дорогостоящей жидкостью массивные графины, под тяжестью которых дрогнула бы набитая ручища штатного профессионального вышибалы, являлись, по сути, фикцией, условностью. Условностью еще и потому, что идея поднести чарку-другую алчущему даже в младости Мусоросу в голову не приходила, не говоря уж о нынешнем непьющем периоде биографии.
Прочая же нам не интересная мебель за видимой незамысловатостью и кажущейся простотой скрывала столь предостерегающую ценность, что, казалось, даже владелец избегает слишком частых соприкосновений с полированной поверхностью, дабы не прогадать на последующих аукционах. Чтоб за примером далеко не ходить — хотя бы багетная столешница, филигранно, сучок к сучку до микрона подогнанная мастерами, унесшими вместе с чеком секреты исполнительского мастерства и на радостях больше нигде изуверским умением не засветившимися, являла собой зашлифованное хитросплетение скрюченных «бансайских» карликов. Проникающая царапина на драгоценном столе — и крах разорения был неминуем для всякого деляги, но не для Мусороса, любовно осматривающего витиеватый орнамент ненаглядной поверхности.
Казалось, прибавь к астрономической цене столешницы сущую малость, и хватило бы каждому оголодавшему либертадорцу получить на дармовщинку бесплатное «сэкендхэндовое» обслуживание, брошюру с картинками о мусоросовой щедрости, плюс услуги проститутки, почетной спидоносицы — последнее, чтоб в другой раз дармовщинкой неповадно было пользоваться. Но напрочь лишен Мусорос сострадания и чужд чаяниям народов мира.
«Вот сволочная я акула бизнеса, — иногда думалось заслуженному трейдеру, — нет, чтобы загнать столешницу да на вырученные деньги накормить, скажем, «гыбой» нуждающихся, ан нет. А ни накупить ли мне, паразитирующей на финансовых крахах морде, лучше «гудочек»?
Ну да, еще чего — тогда неблагодарные, бесштанные голодранцы всю «грыбу» повыловят к такой разэтакой. На голодающую прорву никаких столешниц не напасешься — перетопчутся!..»
Прижимист, чего грешить против истины, но законченной жмотярой финансиста назвал бы лишь самый, что ни на есть, по поводу деньжат комплексующий сребролюбец. Потому как от щедрот своих аж до тошноты, случалось, баловал Мусорос недоразвитых (по официально утвержденному списку и мнению) аборигенов фондами своего же персонального имени, помогая решительно расправляться с гуманитарными проблемами, избавляя взамен от отсталой, общественной на материальные блага собственности. Кроме того, как из рога, для Мусороса изобильного, вываливал на головы доверчивой детворы учебники. В коих черным по белому прописывалось, какие же, на самом-то деле, броклеры-шмоклеры, трейдеры-рейдеры и им подобные существа — удальцы-молодцы, а подстрочно — какие же прочие «лузеры» есть дерьмецы и подлецы, а то и просто — ничтожества, годные лишь на подстилки подножные. Мыслишка сия из тиража в тираж просачивалась все более и более явственно, все менее и менее завуалировано — народишки привыкали да, взамен непослушания, согласно ме-е-екали, а самые совестливые каялись, что имели ране наглость предаваться ереси инакомыслия, то есть размышлять самостоятельно.
