Пламень очистительный - [2]

Надоело Мусоросу пялиться на чадящие, но промахивающиеся по небоскребищу самолеты — глянул вниз на лабиринты промозглых улиц. Лишь на мгновение расслабился и…

— Уфсс! — зашипел, вшпиленный-таки затаившейся до подходящего момента пальмой.

— У-у, неблагодарное дитя Ахрики! Вот соберусь как-нибудь да прикажу остричь наголо… а то — пестицидов насыпать, чтоб сдурела окончательно. — Пнул, срывая гнев, неповинную кадку, что совсем уж не причем, и заскакал на неотбитой ноге вокруг явно злорадствующего растения.

А внизу, меж тем, в отблескивающих неоновой сыростью «асфальтовых джунглях» мельтешили суетящиеся «муравьишки». Водили машины, регулировали движение, вкручивали-выкручивали предписанные энергосберегающие лампочки, продавали-покупали, вступали в общественные или в более интимные отношения, обладали теми или иными мировоззрениями или не обладали вовсе, но не знали для сего мироустройства главного: что и сколько будет стоить завтра — а Мусорос знал! Потому и без помощи небоскреба, пусть даже пальмой уколотый, глядел на жалких, копошащихся людишек свысока.

Плюнул с располагающего к тому местоположения на обеспокоенных заботами «муравейчиков» — закаленное гораздо более экстремальными воздействиями стекло стоически вынесло очередное глумление и принялось терпеливо дожидаться последующего «измывательства». «Последующее» являлось прерогативой неопрятных на внешний вид уборщиков, то и дело снующих туда-сюда в одной связке с мокрыми швабрами, недобро гудящими полотерами да корчащих, пока надзирающие не наблюдают, в витражные окна кривые рожицы, будто их собственные более привлекательны.

— Ну вот. — Мусорос вернулся к милой туго набитому кошельку столешнице.

«Драгоценное вложение капитала», — непременно с теплотой думалось всякий раз перед тем, как любовно огладить деревяшку, словно невесть по какому разу заштопанную «надцатилетнюю» девственницу, столь ценил да холил зарегистрированное оценочным каталогом имущество. Но все же случалось периодически пошаркать лелеемую поверхность толстенной ли чековой книжкой, колпачком ли тяжеленного, золотом налитого «паркера», норовящего выскользнуть из неугасимым волнением трясущихся стариковских пальцев. Происходило то под игривое, в основном, настроение, при редком выписывании скудной даже для скряги суммы якобы на благотворительность. Вот и сейчас, скользя взглядом и нежно оглаживая торчащую углами столешницу, придирчивый по пустякам Мусорос обнаружил царапинку двухнедельной давности.

«А-а!» — сладострастно припомнилось. — Это когда баловал с девчонками из неприличных кварталов — с такими пакостить поинтереснее. Пришлось выписать чек в помощь подросткам из неблагополучных семейств, дабы избавить чад от опеки социально опустившихся, выпавших из менеджерской обоймы родителей, еврокожих, преимущественно, холуевриканцев.

— Почему до сих пор не заполировали?! — возмутился зардевшийся Мусорос, вспоминая нечто прилипчиво-гадкое, а потому до жути захватывающее. — А, может, пускай остается на память? Но, все равно, разгильдяи, никак по-хорошему не понимают, пока с работы взашей ни повыгонишь!

Не хотел, — покривил тем, что имелось вместо совести Мусорос, — но придется оставить лодырей без премиальных. Хотя, вот незадача, куда меня занесло? Когда и кому выплачивал я премиальные? Ладно, пусть остаются, как сами того добиваются, без половины недельного заработка! Или лучше — без четверти? А то половина — это уж слишком…

Так и быть. — Решился Мусорос пойти на поводу несвойственной в финансовых вопросах мягкотелости. — Что с нерадивцами поделаешь? Пускай остаются без четверти, но только уж заработка месячного…

Воистину соломоново решение: со своей стороны я пошел навстречу — теперь ни у одного лакейского профсоюза нет повода в чем-либо упрекать меня, как вызывающе расточительного работодателя. Так-то! — Мусорос с наслаждением принялся прикидывать скромненькую выгоду, тем более довольный, что ловко вписался в рамки предписываемого цивилизацией обирализма, а не мордами холуйскими зашлифовал столешницу.

— Все самому, все самому делать приходится. — Довольно сопел, подсчитывая в уме нехитрые циферки прибыли. — Зачем нужна куча лакеев, если даже дефекты мебели заметить некому? Теперь, что же, чинить-латать имущество собственноручно прикажете? — Самозабвенно принялся Мусорос прикидывать экономию от теоретически допустимой саморучной работенки по обширному хозяйству, но с вынужденной неохотой от приятного занятия отказался: сызмальства никогда ничего путного не делал, не имел столь постыдной для финансиста привычки, а повсеместно загребал жар чужими ручонками.

— Все сам да сам, — покряхтел в голос по неосмысленной инерции, — этими вот руками, — осмелился погрешить противо истины.

Ну что Мусорос мог сотвороить своими-то загребалами кроме пакостного да купюрами шелестеть? — ничегошеньки, а если и помышлял в младых годах по наивности о созидательном, то недолго и непродуктивно.

— Не на кого положиться. — На сей раз не покривил заменителем душонки. — Горящие на работе — или дураки, или прикидываются, что, в общем-то, одно и то же. Те, что посообразительней, лишь жалованье отрабатывают: понимают — солидный куш, как ни парься, не выгорит. А умные? Нет, те слишком опасны, так и норовят под себя подмять делишки-то: не тупицы же, чтобы обогащать постороннего дядю. С этими ухо держи востро, — сокровенно поделился неутешительными соображениями с непроданной за «гыбу» и «гудочки» столешницей. — Прямо тупик какой-то, будь я не я, решил бы, что перенапрягся мыслительной деятельностью. И так уж рискую многим (деньги, а вовсе не подставленные чужие шкуры имел в виду Мусорос), чтобы еще с умниками связываться.