Первое Рождество Натоса и Ксая - [10]

Эсми подавляюще беззащитно прикусывает губу.

— Мне страшно.

Мистер Каллен протягивает свободную руку к тонкому женскому запястью, обвивая его крепкой ладонью.

— Почему, любимая?

Эсми неровно выдыхает.

— Потому что я боюсь стать плохой мамой.

— Ты полагаешь, это в принципе возможно?

— Лайл, — его юмор сегодня, в Рождество, совсем ее не трогает, — у меня подавляющее чувство, что это неправильно. Все, что я делаю.

Мужчина придвигается ближе, перебравшись на подушку жены. Ее локоны — под пальцами, а грусть серых глаз практически осязаема.

— И откуда такие глупые мысли?

Эсми, вольно или нет, поворачивается ближе к мужу.

— Вчера Эммет чуть не украл снежный шар из магазина…

— Это случайность, — ее собственными словами отзывается Карлайл, нахмурившись, — мне казалось, мы уже прошли этот вопрос.

— Нет, — женщина мотает головой, облизнув губы от налета отчаянья, — я не про ситуацию… я про то, Лайл, что не догадалась, что ему может захотеться купить этот шарик. Эммет… хотел дом, но разве он не получил его вместе с нами? — между ее бровей пролегает морщинка, сиреневые веки подрагивают вместе с розовыми губами. — Выходит, нет…

— Он не до конца уверен, — спокойно разъясняет Карлайл, — родная, ему тоже нелегко. И Эдварду нелегко. Те четыре месяца мы провели в их стране, в Греции, а сейчас впервые живем по-настоящему вместе у нас. Законно. Я думаю, ты понимаешь.

— Я хочу, чтобы им обоим здесь было лучше, чем на этом Сими, — выдыхает женщина, морщась, — я как подумаю, что они там… и в каких условиях…

Ее передергивает.

— Эй-эй, — недовольный таким положением дел Карлайл переплетает их ладони, несильно сжав тонкие пальцы. Золотое кольцо, купленное во Франции, в Леоне, где впервые увидел ее, теплит кожу, — это в прошлом, оно кончилось. Не хватало мне еще тебя убеждать, любимая, что отныне все будет хорошо.

В свои тридцать три совершенно по-девичьи всхлипнув, Эсми обвивается вокруг мужчины, утыкаясь лицом в его ключицу.

— Я их так люблю, Лайл… больше… больше, чем любила бы, наверное, родных детей… прости меня.

Прорезавшиеся тихие рыдания, смешанные со слезами, мистеру Каллену совершенно не по нраву.

Нежно, как умеет, по словам Эсми, только он, мужчина стирает соленую влагу с ее щек. Бархатно.

— Я понимаю. Но за что ты извиняешься?

— За то, что не смогла подарить тебе своих собственных малышей… прости…

— Эсми, — Карлайл, услышавший достаточно, с обожанием целует теплый лоб жены, опускаясь на скулы. В такие ночи она младше не на десять лет, о нет. Будто бы на все двадцать. Девочка, нуждающаяся в защите и заботе. Сокровище. — Ты подарила мне детей, что ты такое говоришь? У меня два замечательных сына. Я самый гордый отец в городе и нашем посольстве! И самый счастливый, благодаря моей супруге…

Серые глаза серебрятся от слез и переливаются от боли. Несильной, поддающейся успокоению, но все же именно ей самой. До дрожи.

— Правда?..

Добрый невесомо прикасается к жене на спине, плечах, шее и щеках. Ему нравятся ее розовые, бархатные щечки. Они так сильно краснели, когда он касался их в первые разы…

— Чистая правда, любимая, — ни мгновенье не сомневаясь, произносит он. Подтверждает. А затем, наконец, отыскивает ее губы. Трепетным, целомудренным поцелуем их накрывает.

— Не переживай, — нашептывает он, между тем как снова и снова прикасается к ним, — мы справимся. Вместе у нас все получится. Это наши дети.

Вдохновленная такими теплыми, убежденными словами, женщина не спорит. Хмыкает, не пряча улыбки, и отвечает на поцелуи. Сама. С неменьшим обожанием.

Здесь становится горячо…

— Я люблю тебя, Лайл, — тонкие пальчики уже на его висках, гладят кожу, любовно перебирая поседевшие пряди, но в то же время требуя чего-то большего, — счастливого Рождества…

— Счастливого Рождества, любимая, — с улыбкой вторит Карлайл.

И, убедившись, что дети спят, закрывает дверь в спальню.

Скидывает, под вспыхнувший взгляд жены, свою собственную рубашку.

…А на утро, когда поднимает ее… когда идет к двери, чтобы открыть ее и выглянуть в коридор, не проснулись ли мальчики, неожиданно натыкается на пороге на сложенный вчетверо лист бумаги с милым рисунком из звездочек на лицевой стороне.

По ту сторону двери тихо, шагов не слышно, а недавно отправившаяся в душ Эсми еще не вернулась.

Карлайл поднимает бумагу, оказавшуюся письмом, с пола. Детский, неуверенный почерк на ней как можно старательнее вывел адресатов «Маме и папе».

Маме и Папе,

Эсми и Карлайлу,

Хорошей и Доброму,

Десять наших с Эмметом «Спасибо» только для вас.

Спасибо за то, не оставили нас умирать на улице. Вы сделали все, чтобы нас спасти, и мы никогда, даже если однажды вы решите, что мы вам не подходим, не забудем этого.

Спасибо за то, что усыновили нас сами, а не отдали другим людям. Мы прониклись к вам слишком быстро, чтобы полюбить кого-нибудь еще.

Спасибо за то, что вы всегда рядом. И мне, и Эммету спокойно, зная, что вы нас оберегаете.

Спасибо за то, что вы обманываете нас и не забираете надежду. Мы сделаем все, чтобы оправдать ваши ожидания и не разочаровать, потому что это меньшее, чем мы можем выразить благодарность.

Спасибо за то, что любите наши лица и принимаете нас такими, какие мы есть. Для меня никто такого не делал и для Эммета тоже.