Окно в сад - [8]

— Приехала писать о вас очерк.

Как приятно было произносить эти значительные, такие вкусные слова: «Писать очерк». Произносить впервые в жизни.

— А я на поля. В ночь, — сказал он, осторожно сжимая ее пальцы в своей широкой, жесткой ладони.

— Вот и чудесно, — обрадовалась она. — И я с вами.

— Ну, что ж, — неуверенно согласился Илья.

Его смущала Катина кофточка — совсем прозрачная, словно только намеченная из воздуха. Разговаривая, он смотрел в сторону. Катя с удовольствием подумала: «Славный, застенчивый». Ей понравилось, что этот большой, должно быть, сильный человек смущается ее — маленькой и слабой.

— Только ведь… — начал Илья.

— Что?

— Замараетесь.

Он и не заметил, что вместо «запачкаетесь» употребил деревенское «замараетесь», но ей это слово понравилось. Ей вообще нравилось говорить по-сибирски вместо «простудилась» — «простыла», вместо «замерзла» — «заколела». Было в этих словах что-то прочное, надежное.

Катя улыбнулась:

— Извините, вы женаты?

— Нет.

— Или, может быть, сестра есть?

Он догадался, о чем она.

На минуту ушел в дом, вынес что-то синее и ватную стеганку.

— Идите в избу, там нет никого. Это Васькино… Если не брезгуете.

Катя взяла одежду, ушла в дом. Ожидая ее, он присел на ступеньки крыльца. Небо постепенно расчищалось, последняя туча ушла за горизонт, волоча за собой серый занавес ливня. Илья знал, что дождя больше не будет, но его тревожило, успеет ли пообыгать пшеница, возьмет ли ее комбайн. По опыту он знал, что если и возьмет, то все равно работать будет трудно, и думал о том, что, может быть, напрасно не послушал совета своего помощника Борьки Лапшина — не выезжать сегодня в ночь. Кроме того, было неприятно, что именно сегодня приехала эта нарядная городская девушка, и что будет она ко всему присматриваться, записывать, и потому надо быть все время начеку, чтоб не осрамиться.

Катя тем временем переоделась. Комбинезон пятнадцатилетнего Васьки пришелся ей впору. Волосы она повязала красной косынкой, которую нашла на комоде. Заглянула в зеркало и осталась собой довольна.

Вышла во двор уже не смущающая, а простенькая, обыкновенная. Илья поразился: она казалась теперь совсем другой — необъяснимо милой, как будто давно знакомой. Она предложила:

— Зовите меня просто Катей.

Примостилась на седле, позади Ильи. Мотоцикл взревел и кинулся со двора, как застоявшийся рысак.

Ночной сторож — дед Максимыч сидел уже на лавочке возле склада сельпо. Подле него, как всегда, неизменная его собеседница тетка Настасья. Заметив Илью с Катей, Максимыч толкнул локтем свою собеседницу:

— Ишь ты! Илья-то, скромник… Укатывает какую-то… — И подмигнул. Настасья вздохнула.

— Молодежь. Она свое дело знает.

Промчались вечерней дорогой, круто заглядывая в лужи на поворотах, навстречу начинающему разгораться закату. Нырнули в лог. Здесь все уже закоченело в холодной вечерней дремоте. Затем вырвались на поля, на чистые, свежие просторы. Остановились у комбайна, похожего на исполинского красного жука. Илья ушел в поле, долго стоял там, ощупывая колосья еще влажной пшеницы. Катя прошлась вокруг комбайна, наклонилась, потрогала острые, холодные пальцы жатки. Катю поразила сложность машины, обилие деталей, передач, колес. Вернулся Илья, начал проверять натяжение цепей, подтягивать гайки, шприцевать подшипники. С невольным уважением к нему она подумала, что нужно иметь умную голову на плечах, чтобы разбираться во всем этом.

Катя поинтересовалась маркой машины, давно ли он на ней работает, сколько обязался убрать гектаров. Он отвечал немногословно и будто нехотя. Марка комбайна — С-4М, что значит: самоходный, захват жатки 4 метра, модернизированный. Предназначен для работы вдвоем, но они с помощником приспособили педаль с передачей на соломокопнитель и теперь можно работать одному. Кроме того, переконструировали грохот, это позволяет убирать влажный хлеб.

Медленно угасал закат. Илья включил фары. Комбайн тронулся. Катя стояла рядом с Ильей на площадке управления и ничего не записывала. Блокнот и авторучку она забыла вместе с сумочкой в селе. Но сейчас ей и не хотелось писать. Все было так ново, так остро воспринималось, что, казалось, и без записей навсегда запечатлеется в памяти.

Илья начал жать осторожно, на малых скоростях, захватывая хлеб только половиной жатки, затем, убедившись, что молотилка справляется, пустил комбайн на полный захват. Его подавшиеся вперед плечи, его руки, напряженно лежавшие на рулевом колесе, глаза, с тревогой всматривающиеся в полутьму, — все показывало Кате, как трудно, неспокойно идет сегодня его работа.

Мысленно она сочиняла очерк: «Мерный рокот механизмов слегка сотрясал громоздкое, но сильное тело комбайна. Ловкие, умные руки Ильи Баталина уверенно лежат на рулевом колесе. Волнуется золотое море пшеницы. Ветер гонит упругие волны колосьев».

А заголовок дать: «Под звездами». Вон они уже загораются. Звезды в городе над крышами совсем не такие, как здесь. Там они тусклые, словно подтертые резинкой, а здесь небо распахнулось во всю ширь, щедро рассыпало свои алмазы. Нет, алмазы — это избито. Ну, с чем сравнить здешние звезды? Хотя бы с далекими огнями электросварки. Оригинальный образ. А небо все в трещинах от их голубых лучей.