Обязательные ритуалы Марен Грипе - [38]

И еще одно важное наблюдение сделал председатель суда — народ вел себя так, будто дело было уже закончено. Он посмотрел в зал, наполненный поджигателями, скандалистами, драчунами и воришками, обычными людьми, которые вдруг совершали странные, необъяснимые поступки. Он сомневался в своих действиях, все противоречило обычным нормам и представлениям.

«Вы рассказали мне, конечно, в деталях, что предприняла Марен Грипе, — обратился он к собравшимся торжественно, словно во время богослужения. Он знал, что они улыбнулись его словам. — Мне известны уже десять версий, — пожаловался он как председатель суда. — Они по-разному передают все, что Марен Грипе делала в течение четырех или пяти дней. Ни одну из них я не решусь назвать неправдой. Но мне пришлось приложить немало усилия, чтобы понять, что она сделала. Где она? Но когда я спрашиваю вас о том, что собственно произошло, я тотчас получаю полдюжины объяснений, которые никто из вас не решается оспорить. Никто не видел, что случилось. Никто не был на месте. Во всяком случае, никто, кто здесь дает показания. Значит, я обязан составить собственное мнение. Но вы имеете свое собственное. С помощью всех этих противоречивостей вы сделали события как бы недействительными. Поэтому я вынужден выслушивать всех и допустить несколько предположений. Первое: что, собственно говоря, здесь произошло?» Слова председателя суда восприняли, как пустую болтовню. «Парень хочет побыстрее от нас отделаться, побыстрее убраться в город и улечься в своей постельке. Вот и мелет всякий вздор. Торопится назад к себе в контору, к своим бумагам, к обеду в гостинице в три часа», — прошептал ленсман полицейскому.

Для Марен Грипе все было проще. Она делала то, что она делала всегда. Каждый шаг, который она сделала этим утром, был новым и одновременно обычным делом, к которому она привыкла. Обычный спуск вниз к засолочным цехам, мимо магазина, мимо белых домишек, пахнущих летом, и, естественно, она не думала о том, что это постоянно повторялось и что так происходит в ее жизни во всем. Те, кто утверждал, будто хорошо ее знали, и которые заметили, что она шла как-то удивительно выпрямившись, которые громко болтали и назвали это неустрашимостью были потом озадачены, что и они сами в тот миг были немало удивлены. На голове у Марен не было синего платка, волосы мокрые, будто она только что искупалась в заливе Олава, и она здоровалась со всеми так, как всегда, когда шла на работу. Единственно необычное было то, что она в правой руке держала ящик с инструментами.

Именно этот пункт вызвал разногласия. Спорили, несла ли она большой ящик с инструментами, где одно отделение предназначалось для топора, или у нее был маленький ящичек для инструментов, в котором лежали только гвозди, шурупы, отвертки, молоток и кувалда. Кроме того, пастор, который, беспрерывно кашляя, все же поздоровался с ней, думал, опираясь на тележку, что она у перекрестка свернула и пошла назад домой, и там взяла топор, пилу и другое, что ей было нужно. Хотя эта версия не нашла подтверждения, большинство свидетелей согласились с пастором.

Единогласно сошлись во мнении, что у сушильни, на засыпанной гравием дороге перед скалами, где осенью висели сети для просушки после пропитывания их в чанах, стоял Коре Толлерюд в своей городской шляпе и возился с парусами. Он был так взбешен, так измотан допросами у ленсмана, кроме того, так сражен потерей своего имущества, выброшенного из окна, что повернулся к Марен, бросил паруса назад в лодку и закричал: «Этот малый из Голландии, который мучает тебя, мы займемся им. Сегодня ночью, так мы порешили», — сказал он и указал на вересковые пустоши.

— На вересковые пустоши? — сказал председатель суда в одной из многих и удачных попыток проследить, о чем все же шла речь. — А что у Тюбрина Бекка общего с пожарами? Насколько я знаю, он находился все время на судне. Как до пожаров, так и после: он стоял на вахте и был единственным, кто не подозревал о том, что произошло. Возможно, я что-то путаю? Или это вы пытаетесь ввести меня в заблуждение?

Он посмотрел удивленно поверх очков, когда слушатели в зале начали ликовать. «Сюннива Грипе, — позвал он. — Будь так любезна и объясни мне все».

Сюннива Грипе спокойно разгладила складки на юбке, поправила волосы за ушами, хотя те, кто стоял поближе и знали ее хорошо, заметили, что морщинки на ее лице стали глубже. Как бы вызвав себе на подмогу время, и воодушевленная ярким светом, падающим от окна, и взглядами ленсмана, она спокойно подтвердила все, что сказал Коре Толлерюд.

«Этот малый из Голландии, который мучает тебе, мы займемся им. Сегодня ночью, так мы порешили», — сказала она голосом, который походил на шепот, но все услышали, а пастор сжался от этих слов. Пастор посмотрел на нее, поднял руку к подбородку, почувствовал, как кровь застучала в висках и как усталость навалилась на плечи. Он закашлялся в носовой платок. «Ах, черт возьми, все напрасно», — сказал он старейшине общины.

— Не ругайся, — сказал старейшина, он был самым набожным членом общины.

Мертвая тишина установилась в помещении, когда снова повторили, что Марен Грипе в то утро направлялась к причалу. Она, как обычно, шла в тени дубовых деревьев и имела при себе топор, пилу и кувалду. Она была такая красивая в то утро, золотисто-коричневая от солнца и моря, почти счастливая, утверждала она. В тени дубов, которые посадил ее прадед, за которыми заботливо ухаживал ее дед, отец и теперь Якоб, выглядело так, что она шла на работу.