Обязательные ритуалы Марен Грипе - [36]

А в остальном все в доме было как обычно. Марен, прежде чем пойти спать, прибралась, окно оставила открытым. На стуле перед кроватью лежала одежда на своем обычном месте. Слегка пахло лаком от рабочего передника, и я вынесла его на двор проветрить, повесила на бельевой веревке и прищемила прищепками».

«Секретер стоял в спальне? И сундук из камфарного дерева тоже стоял в спальне?» — спросил председатель суда.

Чтобы избежать прямого ответа на вопрос высокой персоны из города и чтобы избежать недопониманий, она улыбнулась ему и продолжала улыбаться до тех пор, пока он, в конце концов, не поднял руку ко рту, как бы извиняясь.

После заданного вопроса в зале установилась полная тишина, затем кто-то рассмеялся, затем тишина стала еще тягостнее, потому что люди на островах привыкли, что на них смотрели свысока, любой ответ рассматривался как глупый и недалекий. «У вас все дома малюсенькие? Все? — спросил он медленно и перевернул листы бумаги. — Итак, на чем мы остановились?» — спросил председатель суда.

На стуле перед кроватью лежали карманные часы Якоба, сапоги стояли у стола, вычищенные до блеска, почти сияющие и с новыми шнурками. В белом свете от окна комната казалась такой вычищенной и проветренной, будто ее чистили и драили целый день.

— Но мне вдруг почудилось, что она что-то задумала.

— Ты можешь объяснить, что она задумала?

— Задумала?

— Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, ваша честь, — ответила Лина Глерсен. — Не понимаю. В толк не возьму, что вы такое говорите.

— Ты ее боялась?

— С какой стати мне ее бояться?

— Ну, ведь она была в больнице у доктора Халлума. А ты ведь знаешь, кого там лечат.

Лина улыбнулась, словно говоря: «А ты сам-то знаешь?»

— Ты же сама сказала, что она стонала во сне, так? — попытался направить Лину судья. — Может, она звала кого-нибудь? Не означает ли сие, что она проснулась?

— Нет, — сказал Лина Глерсен.

— Тогда ответь мне на такой вопрос, — сказал он и начертил несколько фигур на листе бумаги. — Она хорошо разбиралась в кораблях? Трудно поверить, ведь она же не матрос.

— Но она родилась здесь, на острове, — сказала Лина Глерсен.

— Господи помилуй, — сказала Сюннива Грипе. — Марен очень меня напугала. Я должна была понять это. Я должна была думать. Я обычно полагаюсь на саму себя и чаще всего этого было достаточно. Я сама могла бы поступить точно так же. Хотя и не в моих это правилах. Но я все равно могла бы сделать такое. Потому что происшедшее касается также и меня. Я должна была понять это. Я должна была сказать ей об этом, и если бы я это сделала, то сидели бы мы с ней сейчас на кухонной лестнице и хохотали бы. Мы все в одинаковой мере спятили. Но это-то меня не удивляет. Иногда мне кажется, мы все просто ждали этого. Я думаю, большинство из нас рано или поздно ждали этого, вот мы и не захотели упустить случая. Во всяком случае, женщины. Само собой, до обеда все женщины сидели за закрытой дверью. Никто из нас не пошел в лавку за покупками. И, естественно, все мужчины потянулись в ресторанчик Толлерюда. Мы закрыли глаза на это. Не хотели знать. Но мы знали. Женщины запрятались в свои огромные передники и умоляли мужчин сделать что-то с Лео Тюбрин Бекком. Я уверена, Марен поняла эту немую мольбу. Она единственная поняла, и она единственная попыталась что-то предпринять. Женщины распустили слухи, будто Тюбрин Бекк хочет купить остров, и что в ресторанчике сидели посетители, когда загорелось. Они не хотели убить его. Для них это было бы слишком просто. Да еще и опасно, поэтому они пустили все на самотек. А вот теперь судебное разбирательство. Они желали его. Я все ему рассказала, — сказала Сюннива и опустила глаза.

— Ты рассказала?

— Я боюсь вспомнить даже, но я пошла к Тюбрин Бекку и рассказала ему все как на духу. Только о Марен ни словом не обмолвилась, но это не меняло дела. Знаешь, — прибавила она. — Он снял деревянные башмаки, стоял и елозил босыми ногами о гальку, постучал белыми деревянными башмаками один о другой, провел руками по волосам и улыбнулся мне. Он поцеловал меня в щеку и погладил по руке. Бьюсь об заклад, все женщины в течение часа только и говорили обо мне и о нем. Я должна была задуматься, потому что знала.

— Что ты знала?

— Что что-то должно случиться, — сказала Сюннива Грипе.

Якоб почти всю ночь не спал. Он встал рано утром, закрыл дверь в комнату Марен, сварил кофе, намазал мармеладом несколько кусков хлеба и, потому что это было теплое июньское утро, он поставил еду на деревянный поднос и пошел к каменному столику под деревом.

В сенях достал ящик с инструментами, залил масло в масленку, раскрутил винты на замке, влил в механизм побольше масла, и когда он снова уселся за стол, почувствовал, что совсем не выспался. Во время завтрака он почистил тряпочкой замочную скважину, щелкнул замком и положил его на тряпку.

Вдруг он увидел на кухне Марен, в блузке и рабочем переднике, а на голове платок. Она открыла окно, помахала ему, отодвинула вазу с полевыми цветами и, прежде чем скрыться в полутьме кухни, сказала: «Это не моя вина, правда, не моя вина. Понимаешь?»

— Да, — отвечал он.

— Должна я?..