О солдате-скитальце - [9]

— Что делать, если тошнит? — вдруг спросил кто‑то из шеренги. Вопрос этот, повторенный несколькими капралами, сержантами и офицерами, дошел до слуха проводника.

— Кого мутит, пусть сейчас же ложится грудью на лед и дышит холодом! — крикнул он.

Вопросы прекратились, но скоро послышались стоны, проклятия и тревожный гул голосов.

— Не оглядывайтесь, и тошнить не будет! — крикнул Фанер хриплым голосом, продолжая с неослабевающей энергией рубить лед. Он приближался уже к скале, расположенной посредине прохода. Это был остроконечный камень. Черная его громада притягивала солнечные лучи, лед вокруг него подтаял и образовалась глубокая впадина. Грязь от распавшихся и размытых камней, как гной из живой раны, толстым слоем стекала по чистому льду. Добравшись до этого места, Фанер отгреб оплывавшую под ногами грязь и утоптал почву башмаками, прежде чем отважился стать на нее. Но ступать по выветрившимся камням на проталине, которая сбегала по такому крутому склону, было страшно, поэтому он свернул вправо, оперся корпусом о гранит скалы, а ноги спустил во впадину между нею и ледником. Все солдаты должны были сделать то же самое. Один за другим солдаты спускали ноги во впадину и, не доставая до ее дна, правым локтем опирались о гранитную стену, а левым плечом об лед и прыгали по — лягушечьи, минуя таким образом препятствие, встретившееся им на пути. Наконец первые ряды солдат выбрались из впадины на поверхность ледника и опять стали подниматься вверх по ступеням.

Отчаяние разрывало их сердца. Подняв глаза вверх, они снова увидели висящую прямо над их головами полоску тропы и, не поворачивая головы, представили себе бездонную пропасть, зиявшую у них под ногами. В ту минуту это уже была жестокая схватка с горой. Солдатам казалось, что конца — краю нет этой дороге, что за каждой преодоленной высотой, которая представлялась гребнем горы, где должно кончиться восхождение, на глазах у них у этой ужасной гидры вырастают новые головы. Когда нервная дрожь охватывала усталые тела, когда казалось, что человека сжигает внутренний огонь, нужно было терпеть и остерегаться лишних движений. Снизу доносились все усиливающиеся вздохи и стоны. То и дело слышались возгласы, что кому‑то дурно, и терявшего сознание солдата приводили в чувство штыком и окриком. И вдруг, когда все поддались уже панике, когда всех уже терзали железные когти безумия, раздалась дикая, как окружающие горы, песня Фанера:

Alli Manne standet y!

Die vor Emme, die vor Aare.

Stark und frei i Not und G’fare.

Alli Manne standet y![28]

В этой песне тирольца, сильной, свободной и смелой, было что‑то подобное шуму горного водопада, низвергающегося на оледенелые глыбы снега, далекому эхо и пронзительному крику орла, раздающемуся среди скал. Солдаты умолкли. Крестьянин перестал рубить лед, отвернулся, оперся усталыми руками на топорище, выпрямил богатырские плечи и снова запел:

Mir wei freye Schwyzer sy!

Ruleft is’ Land zum Schutz a d'Grenze.

Lue, wi d’ Auge all'ne glanze.

Mir wei freye Schwyzer sy![29]

Минуту спустя он снова запел:

Ose Mutz iseh garn d’rby,

Stellet ne an d’Spitzi fure.

Sapperment, er stieret’s dure…

Ose Mutz isch garn d’rby[30].

Окончив песню, он вдруг пронзительно крикнул по — петушиному и снова принялся неистово рубить лед. Еще несколько десятков ступеней — и глазам первой шеренги колонны открылось снежное поле, очень покатое, но уже не обрывистое. Ущелье, похожее на трубу, осталось позади.

Офицеры запретили шуметь, и солдаты в молчании переживали свою радость. Они выходили на ледник мокрые, перепачканные, потные, с обветренными лицами. Гюдена трудно было узнать. Мундир на нем был изорван, шляпа измята, как старая туфля, руки окровавлены, а прекрасные волосы напоминали клочья сена.

Когда все взобрались на скат, офицеры сделали попытку построить батальоны, чтобы двинуться к вершине Тиральплистока, но трудно было сохранить порядок. Кругом открылось такое необыкновенное зрелище, что у самых энергичных офицеров руки опустились и слова замерли на устах. Все тщетно искали глазами землю. Насколько хватает глаз, простирался ландшафт, как бы порожденный бредовой фантазией или страшным сном. Жители равнин, привыкшие к гладкой зеленой поверхности, оцепенели при виде этих изумительных безбрежных громад льда и гранита. Перед ними открылись таинственные пустыни Бернских Альп— «alt fry Weissland»[31].

По другую сторону долины Хасле, лежавшей у их ног, громоздились горы: Шрекхорн, Веттерхорн, Эйгер, Менх, а дальше уходили в небо два белых гребня Юнгфрау, соприкасающиеся с беспредельными полями Гросер — Алечфирна. Казалось, что там на солнце лежат и греются чьи‑то тела, стоят потрескавшиеся сооружения и обвалившиеся башни, высятся гигантские фигуры, как Менх, или, приковывая к себе воображение, является взору такое загадочное видение, как Финстераархорн. Казалось, что там собрались призраки с того света, что в причудливых формах их нет ничего земного, что это какие‑то чудища и страшилища, порожденные безумным бредом. Три единственных видных там цвета — голубой, черный и белый были так чисты, что вселяли в душу тревогу.