О солдате-скитальце - [13]

В облаках, взвившихся в это время из долин прямо на горы, послышались приглушенные, но внятные голоса торопливо возвращавшихся офицеров:

— Марш! Марш!

Роты двинулись вперед, сбрасывая по пути мелкие камешки и скользя по крутому склону. Они быстро прошли по небольшим пластам льда, еще встречавшимся кое — где, и, спускаясь все ниже, окружили вершину горного хребта.

Склон, круто спускавшийся к Роне, соединялся с перевалом Гримзель. Тут уже росли низенькая травка и мох, такие приятные для ног, натруженных на мертвых ледяных полях.

Как только колонна спустилась на перевал, офицеры стали гнать свои подразделения как на пожар. Гюден разделил войска на две части и меньшую тотчас же послал на край перевала, примыкающий к Хасле. В клубах тумана два батальона стремглав побежали по краю пропасти. Мчась с карабинами наперевес, передние увидели перед собой часового. Его прокололи десятком штыков, прежде чем он успел опомниться и выстрелить.

Через несколько шагов встретили второго. Этот медленно шел вперед, спиной к наступающим. Он погиб, даже не заметив, как настигла его смерть. Когда оба французских батальона, добравшись до другого края перевала, вплотную подошли к цепи скал, идущих к Финстераархорну, офицеры стали развертывать роты и закрепляться на занятых позициях, окружая австрийцев полукольцом, как неводом, в котором мотней являлась часть Гюдена. Солнечные лучи все сильней и глубже пронизывали туман, стелившийся над перевалом, так что Гюден сразу увидел первых солдат отступающей цепи. Он выхватил шпагу, и по всей линии забили барабаны.

Жуткий грохот прервал тишину, и французы лавиной обрушились на австрийский лагерь. В долине озера Тодтензее они увидели толпу испуганных, безоружных и полуодетых людей. Лица у австрийцев были белее их мундиров. Некоторые только что проснулись и, пытаясь подняться, принимали смерть из рук врага, свалившегося на них словно с облаков. Солдаты австрийских батальонов, расположенных поодаль, хватались за оружие, но, не будучи в состоянии пробиться сквозь толпу безоружных, задерживали их и тем самым обрекали на гибель. Французы рубили безжалостно. Опрокинув первые ряды неприятеля, они становились среди трупов и с ужасающей ловкостью закалывали людей, которые с воплем защищались голыми руками. Некоторые французы повертывали карабины и, ухватив их за штык или ствол, били по головам австрийцев прикладом или курком, словно палицей. В рядах неприятеля это производило настоящее опустошение. Кровь брызгала на грудь и руки нападавшим, а они, непрерывно нанося удары, кричали:

— Жрали тут! Грелись! Спали тут в тепле!

Безоружная толпа, отступая, сильно напирала на стоявших позади пехотинцев и сталкивала их в озеро. Целые роты австрийцев стояли уже по пояс в воде и не могли угрожать неприятелю. Солнце рассеяло туман, и командиры увидели свою гибель. Дорога на Хасле была закрыта, дорога на Фурка тоже, и войска, как стадо коров, толпой валили в озеро. Отряд, стоявший на берегу близ Бернских Альп, бросился в озеро, и несколько сот человек, бредя почти по шею в воде, вышли на противоположный берег. То же самое хотел сделать офицер, командовавший толпой близ Нэгелисгретли. Зажатый кучкой полуобезумевших солдат, стоя по пояс в воде, он бил бегущих, в бешенстве рубил их. шпагой, хватал за плечи, отталкивал в сторону и непрерывно кричал охрипшим голосом:

— Налево! Налево!

Солдаты Ле — Гра, спускаясь с перевала, стреляли по этой толпе, подвигавшейся к середине озера. Убитые, падая, тянули за собой живых, раненые хватали их за ноги. Толпа бежала, спотыкаясь об упавших, и здоровые солдаты, падая, тонули на мелком месте. Другие бросались вплавь поперек озера и погибали от метких выстрелов или тонули, доплыв до середины. Офицер, отчаявшись, вырвал у одного из своих солдат карабин и в ярости стал колоть трусов штыком, крича нечеловеческим голосом:

— Налево!

Люди, казалось, не слышали его голоса, не чувствовали ударов. На минуту он остановился, а потом. сам бросился в глубь озера, выплыл оттуда на мелкое, открытое место и, разбрызгивая воду, быстро пошел, прямо на роту Ле — Гра. Уже недалеко от берега он поднял карабин, нацелился в кучку французов и выстрелил. Пуля попала в того самого молодого солдата, который из австрийского пленного превратился во французского гренадера. Он выпал из шеренги, рухнул, как подпиленное дерево, и уткнулся в землю лицом. Его старый товарищ глухо охнул, почувствовав такую острую жалость и мучительную боль, словно пуля попала в грудь ему самому. Тем временем другие австрийские части подвигались по берегу озера и, оправившись от испуга, начинали понемногу вступать в бой с французами. Выстрелы там утихли, и среди стонов слышался только сухой лязг штыков. Солдат Матус, поглощенный боем, покинул товарища и побежал в шеренге, тесня врага.

На другом берегу озера, где еще раньше укрылась часть австрийской бригады, царила паника. Солдаты бросали карабины, не слушали командиров и, как лунатики, карабкались на крутую скалу, но все время скатывались вниз. Целые толпы солдат, обезумев, вопили

«pardon!»[33], хотя неприятель на них вовсе не нападал. В долине между горами под обрывистым уступом скалы жались друг к другу человек триста здоровенных парней и тряслись все, как в лихорадке. Передние так нажимали, пытаясь втиснуться в толпу, что у задних, прижатых ими к скале, глаза вылезали из орбит и, казалось, ломались ребра. Тот, кому в этой давке удавалось высунуть руку, бил кулаком соседа, стараясь оттолкнуть его. Старый майор, бывавший уже в таких переделках, вежливо и мягко уговаривал солдат, ласково брал их за подбородок и с отчаянием взывал на всех языках и наречиях Австрии: чешском, ломаном венгерском, галицийском, лодомерийском…