Новоорлеанский блюз - [161]

Содержимое ящика прикрывала полиэтиленовая пленка, под которой находился затрепанный серый предмет, похожий на старую повязку, сплетенную из толстых нитей или сухих водорослей. Всмотревшись повнимательней, Сильвия различила на нем различного вида мелкие закругленные раковины, густо покрывающие нитяную основу, и пару поблекших пятен пурпурного красителя. Она была поражена и разочарована. И это что, «артефакт»? Это можно считать «научным фактом»? Да, без сомнения, необходимо обладать более чем пылким воображением, чтобы создать историю из этого.

Откинувшись на спинку стула, Сильвия затянулась сигаретой. Уголком глаза она заметила пробирающегося к ней Джима. Она наблюдала, как он прокладывает себе путь, натыкаясь то на багажные тележки, то на бегающих по залу малышей, непрерывно восклицая то «оппаньки!», то «Простите, ради бога!», как это обычно делают вежливые, но неуклюжие люди, оказавшиеся в толпе. Это ее рассмешило. На нем все еще были эти идиотские солнцезащитные очки, с которыми он не расставался с тех пор, как почувствовал вкус к джазу. Ей бы следовало снова поговорить с ним о джазе, а заодно и об очках.

— Привет, ма! — весело обратился к ней Джим, целуя ее в лоб.

Джим продолжал упорно называть ее «ма», даже после того, как она сердито выговорила ему за столь бесцеремонное выставление напоказ их отношений.

— Люди и впрямь подумают, что я твоя мать, — сказала она, на что Джим ответил громовым хохотом.

— Вот уж сомневаюсь, — сказал он, — особенно если посмотрят на твое лицо цвета кофе.

— Такое тоже возможно, — парировала она.

Джим, усевшись напротив, с торжественным видом предъявил ей два посадочных талона в салон первого класса.

— Первый класс? — изумилась Сильвия. — Твоя тактика сработала?

— Лучше, чем всегда, — хвастливо ответил он. — Неужто ты до сих пор не поняла, кто я такой? Эта дама, билетный диспетчер, прочитала мне целую лекцию о важности самооценки. Обрушила на меня все, что вычитала в нескольких руководствах по этому вопросу. Она не менее получаса мучила меня, доведя почти до обморока. В конце концов она настолько расчувствовалась, что поместила нас на самые лучшие места в первом классе.

Сильвия пристальным взглядом посмотрела на своего партнера, свою вторую половину, своего бойфренда… да какая разница, кто он… и вновь подумала, что он совсем ребенок, все еще восторженный ребенок. Джим еще не отдышался, и его впалая грудь высоко поднималась и опускалась в такт частому дыханию, а на бледных щеках горел легкий румянец. Вот так всегда с Джимом, не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать. Подобное чувство она испытывала, когда пела блюз, и сейчас вдруг вспомнила о том, что произошло на последнем уроке. Она пожаловалась учителю на затруднения при пении одной из мелодий, и он, усадив ее, принялся за объяснения.

— Большинство мелодий гармоничны, — сказал он. — В них есть цельность, они однородны, как яблочный пирог или мороженое. Но джаз!.. Джазовые мелодии противоречивы — в них есть и сладость, и горечь. Они труднее, но зато в них больше остроты. Если хотите для себя легкой жизни, пойте Ллойда Веббера[131] или Гильберта[132] и Салливана[133]. Но если вам не хочется преснятины, тогда вы должны понять суть диссонанса.

На самом деле (а может, и нет) Сильвия прекрасно понимала, что такое диссонанс если не в музыке, то в жизни, поскольку ее жизнь была в высшей степени дисгармоничной. Но сейчас именно Джим Туллоу был той самой пикантной приправой, придающей тому, что она пела, ту глубину и остроту, которую невозможно зафиксировать в нотной записи.

«Сладость и горечь, — снова вспомнила она. — Сладость и горечь».

Сильвия встала и поставила ящик на стол.

— Что это? — удивился Джим. — Тот самый артефакт?

— Это история.

— История? С маркировкой «Осторожно! Хрупкий груз!»?

— А ты что думал? — состроив язвительную гримасу, ответила Сильвия и, прежде чем Джим раскрыл рот, профессионально поцеловала его в губы, так чтобы он сохранил воспоминание об этом поцелуе до того момента, пока не удостоится следующего. Ей нравился его запах, запах мужчины, в котором присутствовало что-то не по-мужски нежное. Ей нравилось касаться губами его тонких губ, дрожавших от ее прикосновений, нравился его нервный язык, пробегавший по ее зубам. Она любила его тело, такое сладкое, что его хотелось съесть.

Она отстранилась от Джима и посмотрела в его сияющее от радости лицо, казавшееся ей в этот миг обворожительным.

— Спасибо, ма! — выдохнул он. — Ну что, пошли?

— Куда?

Джим жестом актера-трагика указал в сторону накопителей для отбывающих пассажиров.

— В Африку! — провозгласил он. Его солнцезащитные очки съехали с кончика носа, явив Сильвии широко раскрытые наивные глаза.

Сильвия смотрела на него. Лицо ее было непроницаемым, секунду она молчала; такое молчание и такая непроницаемость появляются, если чувства подавлялись и сдерживались почти полвека. Вдруг она едва заметно улыбнулась и пожала плечами.

— Конечно, — сказала она. — Почему бы и нет?

Они, держась за руки, пошли по проходу, над которым висел указатель «На посадку»; некоторые люди поворачивали головы им вслед и смотрели на эту необычную пару, гадая про себя, кем они приходятся друг другу.