Ночной корабль - [16]

Шрифт
Интервал

Без вымысла насущного, без позы.
Театр для нас – ежевечерний храм,
Где Бог взрастил искусственные розы,
И что ни ночь, причастные дарам.
Мы познаем восторг метаморфозы.
Когда спешим от правды отдохнуть,
Себе создав по вкусу лик и суть.
Зима царит. Над сонной белизною
Фонарных лун тронная ворожба.
Мой Петербург! Бежит передо мною
Твоих оград чугунная резьба,
Струится снег, шурша фатой сквозною
Вдоль желтых стен, и с каждого столба
Метет пурга серебряные дани,
Взвивает вверх и мне кидает сани.
Минуя сквер, где к памятнику льнет
Бездомных птиц нахохленная стая,
Замедлил конь размашистый полет,
И перед ним, а тумане вырастая.
До самых глаз закованная в лед,
Из белых волн и складок горностая.
Блестя венцом меж дымных облаков,
Встает Екатерина – сон веков.
А там, за ней, по ледяной панели
За тенью тень вдоль улиц потекли.
Мелькнут бобры онегинской шинели,
Волнистый шлейф расстелется вдали…
Рои старух, ползущих еле-еле,
Прошелестят… Для всех скорбей земли
Раскрыт театр, восьмым волнуя часом
Толпу теней, стремящуюся к кассам.
Ты говоришь с иронией, поэт:
Не нов сюжет и тяжела оправа.
О сцене петь большой заслуги нет, –
Театров тьма налево и направо.
Все города Европы, целый свет
Давно познал, как велика отрава
Их колдовства, о нем не написав
Ни двадцати, ни тридцати октав.
Нет, на земле не всё одно и то же,
Хотя везде рассыпаны равно
Огни, смычки, и мишура, и ложи.
У разных стран различное вино,
Хоть две лозы румяным соком схожи,
Нам в унисон пьянеть не суждено:
В Европе ум, не омраченный бредом.
Всегда тушил фантазию… обедом.
Но не хочу в сравнения играть.
Ни поражать умы строфой колючей.
По воле муз, поэту надо брать
Лишь ту струну, что показалась лучшей.
А для других скупа моя тетрадь.
Немного слов подсказывает случай.
И в эту ночь он вдохновенно рад
Взмахнуть крылом у театральных крат.
Как надо петь, как говорить об этом?..
Стихи волной нахлынут и умчат!
Над золотым, колеблющимся светом
Плывет свечой медово-дымный чад.
Сейчас начнут… И в воздухе нагретом
Из створок лож последние звучат
Слова и смех… Перед притихшей залой
Ползет наверх тяжелый бархат алый.
Играли все в той снеговой стране.
Играл актер, и вторил зритель каждый.
Когда ушли, с котомкой на спине.
В чужих краях, одной томимы жаждой.
Играли мы комедию Во сне
Летели в рай, рассыпанный однажды.
Как горсть золы, среди могильных плит.
Играть всю жизнь нам русский рок велит.
В каком огне он нас пытал и плавил?
Какой тоской любовно свел с ума?
Не преступить его гранитных правил.
Со лба не снять туманного клейма.
Он в балаган, у рампы, нас поставил,
И роль пришла для каждого сама.
Не сняв личин, проходим сквозь эпохи
Мы, петербуржцы, Божьи скоморохи.
И ты, поэт, судья моих октав,
Слепой орел в твоей промозглой клети,
Откуда бред твой, и юродный нрав,
И злой огонь, и все ужимки эти,
И твой порок, пьянее всех отрав,
И доброта, которой верят дети,
И у икон молитвенная дрожь?
Быть может, всё — лукавой маски ложь…
Вот ты встаешь, взъерошенный и странный,
Так хрупко мал среди пятнистых книг.
Незрячий глаз, беспомощно-туманный,
Косит в очки, и острый профиль дик…
А за тобой – бутылок рой стеклянный.
Кто пил с тобой? Придуманный двойник
Считал гроши для нищенского пира:
Пурпурный шут трагедии Шекспира.
А я – одна из неразумных дев,
Тех, что летят на свет чужой лампады
И, в дом войдя, на стул хромой присев,
Глотку вина нечаянному рады,
С ним вместе пьют чужую боль, и гнев,
И в соли слез – мед творческой услады,
Чтобы разжечь светильник чуткий свой,
Безумной стать, но без конца живой.
Один, и два, и три вдали удара.
Смычки взвились и разом пали ниц.
В огнях свечей, в хмельной волне угара,
Плывут черты преображенных лиц.
Чем мы с тобой, печальный шут, не пара,
Здесь, в ложе снов, в театре небылиц?
Здесь тень твоя к моей прильнула тени,
И мы вдвоем отражены на сцене.
И дальше мы отброшены, – в простор,
В пески пустынь, в полярные туманы.
Быть может, нас среди тибетских гор
Бродячие встречают караваны,
Быть может, мы своих стихов узор
Вплели в цветы, в созвездья и лианы,
И в эту ночь над рампой склонены
В театрах Ориона и Луны…
Последний акт приблизился к развязке.
Убит король. Гремит церковный звон.
Но мертвый встал и, не снимая маски.
Отвесил нам изысканный поклон.
Уже вдова, отплакав по указке,
Допела до конца надгробный стон,
И мертвецы, покинув поле брани,
Идут домой под гром рукоплесканий.
Идем и мы. Со стороны взглянуть –
Сошли с ума. Но мы еще играем.
И не тобой, а мной проложен путь
В седой стране, где мы все камни знаем.
Где петербургским ветром дышит грудь,
И этот ветр на землю послан раем.
Вдаль невских вод, в мерцание и сон.
Для наших лир, поющих в унисон.
Опушены ампирные карнизы
Лебяжьим пухом. У ворот дворца
Колонны спят, спеленутые в ризы.
И белизне, и ночи нет конца.
Горбатый мост. Канавка. Призрак Лизы.
И Пиковая Дама у крыльца.
А в высоте – так страшно и знакомо –
Огонь в окне Юсуповского дома.
Там пировал мужик с лицом хлыста,
Придворный маг, в атласах и сафьяне.
Как роль трудна. Как будет смерть проста
У черной Мойки, в предрассветной рани.
Они мертвы. Столовая пуста,
Но у зеркал горят всё те же грани,
И в них скользит за смутным ликом лик:
Старуха… Лиза… Герман… и мужик…
И ангел-мальчик с полотна Серова,

Рекомендуем почитать
Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Иоанн IV Васильевич

«…Митрополитом был поставлен тогда знаменитый Макарий, бывший дотоле архиепископом в Новгороде. Этот ученый иерарх имел влияние на вел. князя и развил в нем любознательность и книжную начитанность, которою так отличался впоследствии И. Недолго правил князь Иван Шуйский; скоро место его заняли его родственники, князья Ив. и Андрей Михайловичи и Феодор Ив. Скопин…».


Говорит Черный Лось

Джон Нейхардт (1881–1973) — американский поэт и писатель, автор множества книг о коренных жителях Америки — индейцах.В 1930 году Нейхардт встретился с шаманом по имени Черный Лось. Черный Лось, будучи уже почти слепым, все же согласился подробно рассказать об удивительных визионерских эпизодах, которые преобразили его жизнь.Нейхардт был белым человеком, но ему повезло: индейцы сиу-оглала приняли его в свое племя и согласились, чтобы он стал своего рода посредником, передающим видения Черного Лося другим народам.


Моя бульварная жизнь

Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.


Скобелев: исторический портрет

Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.


Подводники атакуют

В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.


Морозные узоры

Борис Садовской (1881-1952) — заметная фигура в истории литературы Серебряного века. До революции у него вышло 12 книг — поэзии, прозы, критических и полемических статей, исследовательских работ о русских поэтах. После 20-х гг. писательская судьба покрыта завесой. От расправы его уберегло забвение: никто не подозревал, что поэт жив.Настоящее издание включает в себя более 400 стихотворения, публикуются несобранные и неизданные стихи из частных архивов и дореволюционной периодики. Большой интерес представляют страницы биографии Садовского, впервые воссозданные на материале архива О.Г Шереметевой.В электронной версии дополнительно присутствуют стихотворения по непонятным причинам не вошедшие в  данное бумажное издание.


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.


Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Дмитрий Петрович Шестаков (1869–1937) при жизни был известен как филолог-классик, переводчик и критик, хотя его первые поэтические опыты одобрил А. А. Фет. В книге с возможной полнотой собрано его оригинальное поэтическое наследие, включая наиболее значительную часть – стихотворения 1925–1934 гг., опубликованные лишь через много десятилетий после смерти автора. В основу издания легли материалы из РГБ и РГАЛИ. Около 200 стихотворений печатаются впервые.Составление и послесловие В. Э. Молодякова.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.