Ночной корабль - [14]

Которая тоже уходит, которой не будет сейчас,

И мой человеческий, бедный, неправдоподобный рассказ.

ВЕРСАЛЬ

На этих плитах, поросших мхами,

На этой старой, седой земле

Шуршали платья, пьяня духами,

Вздыхали дамы о короле.

И верный камень забыть не может,

Он помнит свято за часом час,

Он помнит шорох точеных ножек

И целовавший его атлас…

Безумен ветер, сухой и пыльный,

Под высью черной бледна земля,

И голос камня, такой могильный,

Ответа просит у короля.

Над пьедесталом, как сумрак темен,

Из бронзы вылит, как смерть могуч,

Король безмолвен, король огромен, –

Людовик – Солнце на фоне туч.

Скрипят деревья, скрипят устало,

Читают смертный свой приговор.

Кругом вассалы и кардиналы,

Окаменелый и белый двор

Когда же ветра порыв осенний

Заденет гривой лицо земли,

То камни молят о воскресеньи,

О соловьиных смычках Люлли.

Ведь счет потерян часам, неделям…

Вчера?.. Сегодня?.. Всегда?.. Давно?..

И сердце камня всё тем же хмелем

Эпохе мертвой обручено.

Фонтаны, бейте! В туман развейте

Шелка серебряных веретен.

Концерт Моцарта звенит на флейте,

И воздух розами упоен.

Зажгитесь, люстры! Струите нити

В пруды, сквозь дремлющие камыши.

Король, проснитесь, вы крепко спите,

Вы потерялись в ночной тиши.

Но руки шпагу навеки сжали,

Не дрогнут бронзовые кружева.

Весь темный, темный, на пьедестале

Людовик-Солнце. И ночь мертва.

И стихший ветер уходит плавно,

Как дни уходят и вечера.

А камни шепчут: «Ведь так недавно…

Еще вчера…»

СЕРОГЛАЗАЯ МАТЬ

Была у меня сероглазая мать,

Но мне запретили ее вспоминать,

И только осталось о прошлом, – о ней, –

Что пела она, как поел соловей.

Я плакала долго, – всё детство в тоске,

Я тени ловила на зыбком песке,

Встречая напрасно у школьных дверей

Высоких, красивых, чужих матерей.

Я долго блуждала а тумане пустом,

И жизнь протекла, как вода под мостом.

Но вечером к правде мы ближе всегда:

Чем глубже колодец, тем ярче звезда.

И вот, неожиданно, а сердце моем

Ты дышишь, ты курским поешь соловьем,

Червонные косы спокойно плетешь,

И в поле колышется спелая рожь.

Ты знак подаешь, ты роняешь звезду,

И я по знакомой дороге иду

В твой чанах ржаной, в твой медовый покой,

Где каждое дерево машет рукой,

Где избы стоят меж запутанных троп

В соломенных шапках, ползущих на лоб.

Каким тебя именем надо назвать,

Моя сероглазая, вечная мать?

ОЛЬГА

Имя Ольга прозвучало глухо,

И плотней сомкнулась тишина,

Словно бережно коснулась слуха

Нежная и страшная струна.

Ольга, это – детство, это ревность,

Это снег, и музыка, и грусть,

Это вся языческая древность,

Вся лесная, княжеская Русь.

Буйных пург струится белый полог,

Канули пути в ночную тьму…

Ольга – это ледяной осколок

С темных окон в сонном терему.

Снятся мне глаза, слегка косые,

Бронзовые, скифские черты,

И когда мне говорят: «Россия»,

Спрашивает сердце: «Ольга, ты?..»

СЕМНАДЦАТЬ ЗИМ

То в белых киках, то в убрусах,

То с жемчугами в косах русых,

В густой фате до самых губ.

В атласном хрусте длинных шуб.

Семнадцать зим, семнадцать сказок,

Сверкнув полозьями салазок,

С горы слетели ледяной.

Семнадцать зим пришли за мной.

Вот та, румяная когда-то

Гуляла павой вдоль Арбата

И стен Кремлевских; а вокруг.

Над бубенцами конских дуг.

Над золотыми куполами,

Малиновое гасло пламя. –

Закат крещенский. И она,

Издалека озарена.

Меня несла, платком укутав,

Часы забыв, дороги спутав,

И нам, из темных облаков,

Звенели сорок сороков.

А та, – царевна-Лебедь? Иней

Заткал цветами бархат синий

Ее ночного шушуна.

В прозрачных пальцах тишина,

В глазах мерцанье неживое

Высоких окон над Невою.

Как много раз, со мной вдвоем,

Туманным, петербургским днем,

Вдоль строгих невских побережий,

В санях, под полостью медвежьей,

Она скользила, чуть дыша, –

Моя печальная душа,

Мой ветер с голубой Онеги,

Мой стих о петербургском снеге.

Над сердцем кружатся моим

Семнадцать русских, вьюжных зим,

Замкнув меня в метельном круге.

Вот ту я видела в Калуге,

А эту, пышную, в Орле…

Семнадцать их по всей земле

Плясало, плакало и пело.

Под их шагами ночь скрипела

Тугим морозом. И теперь,

Когда они раскрыли дверь,

Играя на моем пороге,

Я вижу, – прерванной дороги

Опять намечена черта,

И Восемнадцатая, – та,

Которой жду, числа не зная,

Моя последняя земная,

На страже у последних врат,

Стоит, накинув белый плат.

1951

ПЕРЕУЛОК

Если в сердце моем уцелели

Темно-красный, с колонками, дом,

У забора косматые ели

Да сугробы в тумане седом,

Если вылились в святочном воске

И остались со мной навсегда

Переулок Николо-Песковский

И на куполе синем звезда, –

Разве бедным стихом обозначу,

Разве сделать живою смогу

Ту любовь, что не вижу иначе,

Как цветком на московском снегу?

ПЕТЕРБУРГСКОЕ

У любви простое имя: Вронский.

Восемь кованых, спокойных букв.

Вдоль седых проспектов топот конский,

Вдоль сановных зал холодный стук

Каблуков и сабель… Лед и холод.

Зеркала, и снова зеркала…

Детской брошью воротник заколот, –

Сердце из коралла и стрела.

Полк. Парады. Тосты в честь Монарха.

На сукне зеленом – туз червей.

В дальней ложе – Анны черный бархат,

Вопросительный изгиб бровей:

«Любишь?..»

Но в оркестре первым гудом

Ветер музыки задел смычки,

И рука с фамильным изумрудом

Нервно обрывает лепестки.

Стройный силуэт в толпе потерян.

Чуть блеснули кисти эполет.

И с улыбкой желчною Каренин

Смотрит счастью гибнущему вслед.