Нил Сорский - [37]
Нил Постник критиковал тех монахов, делание которых заключалось лишь во внешних аскетических подвигах (постах, продолжительных молитвах). Святой говорил, что, прежде всего, надо научиться вести внутреннюю духовную борьбу и понимать, как помыслы зарождаются и проявляются в уме человека. Бесы соблазняют монаха через страсти и помыслы, через мысленные образы и воспоминания. Чтобы противостоять этим искушениям, подвижник должен постоянно наблюдать за своими мыслями и за действиями духов злобы в своей душе. Святой не отрицал, что некоторые монахи могут достичь бесстрастия путем телесных подвигов, однако относился к такому подходу весьма скептически, отмечая, что духовная победа, достигнутая подобным образом, оказывается временной, неустойчивой и в конечном счете бесполезной. Главным деланием монаха, по мысли святого, должно быть трезвение, то есть состояние «непрекращающейся кропотливой бдительности», внимание к тончайшим движениям души.
Особенно внимательным следует быть на молитве. «Когда бесы увидят в тебе расположение истинно помолиться, тогда влагают в тебя мысли о чем-нибудь даже нужном и вскоре потом оживляют памятование об этом, побуждая ум к разысканию; и он, не находя искомого, сильно печалится и унывает», — говорил святой[170]. И добавлял: «Подвизайся поставити ум свой во время молитвы глух и нем и возможеши помолитись». Этот совет святого, усвоенный еще в первые годы пребывания в монастыре, Нил Сорский впоследствии повторит в собственном сочинении — «О мысленном делании»: «И подвизатися подобает поставити ум глух и нем во время молитвы, якоже рече Нил Синайскый…»[171]
Главная забота монаха, по мнению древнего святого, — постоянно наблюдать, чтобы дурная мысль не проникла в его сознание. При «первом нападении зла» он должен постараться немедленно его отразить, чтобы сохранить чистоту ума. Если же он проявит беспечность и уступит «безобидному удовольствию», оно может стать привычкой и перерасти в страсть. В трактате «О восьми духах лукавства» Нил Постник описал восемь главных страстей: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тще-славие, гордость. Он считал, что помыслы взаимосвязаны друг с другом, так что послабление одной страсти влечет за собой другую. Например, сребролюбие, гнев и уныние являются порождением чревоугодия. Нечистота может возникать как от чревоугодия, так и от гордости, когда монах теряет бдительность и забывает о хранении ума от помыслов. Древний святой показал, какими средствами надо бороться со страстями, противопоставляя каждому пороку добродетель. Для описания состояния, в котором монах оказывается свободным от страстей, Нил Постник использовал слова «безмолвие» или «спокойствие». Истинное спокойствие наступает тогда, когда не только действия страстей, но и воспоминания о них не задерживаются в уме. В таком состоянии наступает созерцание духовных реальностей. Трактат о восьми помыслах получил широкое распространение и стал важнейшей книгой для многих поколений монахов.
Помимо этого сочинения в рукописи Кирилла Белозерского находилась небольшая поэма, авторство которой славянская традиция также приписывала Нилу Постнику, — «О бесстрастии души и тела». Ее переписали в своих личных сборниках знаменитый кирилловский книжник Евфросин и друг Нила Сорского Герман (Подольный)[172]. Возможно, такой интерес к этому сочинению древнего святого был вызван необычной формой произведения и красотой его слога. В поэме содержится призыв к покаянию и стяжанию добродетелей, а также описывается состояние человека, достигшего бесстрастия.
Именно такой желал видеть свою душу молодой кирилловский инок по имени Нил, за тем он и пришел в монастырь. Теперь он был готов не пожалеть трудов и самой жизни для достижения этой заветной цели.
Монастырские встречи
Уста праведнаго поучатся премудрости, И язык его возглаголет суд.
(Пс. 46, 40)
В обители, где трудился инок Нил, все напоминало о ее святом основателе — Кирилле Белозерском: устав, книги, вещи. Еще были живы ученики преподобного. В 1462 году в монастырь прибыл Пахомий Логофет. Великий князь Василий Темный поручил ему написать Житие Кирилла Белозерского. Беседы писателя с братией, несомненно, оживили монастырскую память о том, каким человеком был святой.
Кирилл имел довольно высокий рост, но к концу жизни немного ссутулился от старости. Длинная седая борода обрамляла благородное лицо. И казалось, невозможно было спрятаться от его живых, проницательных глаз. «Когда кто-нибудь из странников приходил в ту обитель, окидывал их прозорливым взглядом, когда они еще только входили в монастырь, и сообщал: „Этот брат будет жить с нами вместе, а этот уйдет прочь“»[174].
Кирилл часто скрывался за завесой юродства, чтобы не обидеть человека своим порицанием. Однажды, увидев в оконце кельи красное, лоснящееся от сытости лицо монаха Зеведея (а инок был подвержен чревоугодию), он спросил его: «Что, брат, случилось с тобой?» Тот не понял, о чем идет речь. И тогда святой сказал ему: «Вижу, брат, что не постническое у тебя лицо, а мирское, хуже, чем у объедающихся». Сам преподобный всегда соблюдал установленную для себя меру поста. За трапезой Кириллова монастыря всегда, кроме постных дней, подавали три блюда. Кирилл вкушал от двух, и то не до сытости, пил только воду. Довольствовался малым. Одежда его была самая простая, поношенная, многократно зашитая. Состоятельные люди того времени обыкновенно носили легкие и теплые шубы из пуха. Старая шуба преподобного Кирилла, сохранившаяся до наших дней, сшита из черных овчин, вывернутых мехом внутрь
