Нил Сорский - [38]
Преподобный Кирилл учил своих монахов никогда не просить милостыню у мирских людей. Несмотря на почтенный возраст святой старец на церковной службе никогда не прислонялся к стене и раньше времени не садился. Монахам казалось, что «ноги его были словно столпы».
Многие эпизоды Жития несут на себе отпечаток живой разговорной речи: Пахомий Логофет записал их со слов участников событий. Вот рассказ преподобного Мартиниана. Однажды случилось ему «пойти после трапезы к некоему брату по какой-то надобности. Увидев, что тот повернул к другой келье, святой подозвал его к себе и спросил: „Куда ты идешь?“ Тот ответил: „У меня есть дело к живущему там брату, и потому я захотел зайти к нему“. Святой же, как бы укоряя, сказал ему: „Так ли соблюдаешь ты монастырский чин? Разве ты не можешь пойти сначала в свою келью и прочесть там положенные молитвы, а затем, если тебе нужно, идти к брату?“ И тот, чуть улыбнувшись, ответил: „Когда я прихожу в келью, выйти оттуда я уже не могу“. Святой же сказал ему: „Так поступай всегда: первым делом иди в келью, и келья всему тебя научит“»[176].
Когда Нил подвизался в Кирилловой обители, игумен Мартиниан возглавлял Ферапонтов монастырь. Святой (в миру его звали Михаил Стомонахов) родился около 1400 года в деревне Березники Сямской волости (ныне Березник Вологодской области). В отроческом возрасте Михаил пришел в Кириллов монастырь. Первое впечатление от встречи со старцем Кириллом было настолько ярким, будто отрок впервые увидел солнце. Пораженный красотой духовного облика преподобного, мальчик упал на колени и смог только сказать: «…возьми меня, господине, к себе». После пострига Мартиниан жил в келье святого Кирилла, служил ему, вместе с ним совершал Божественную литургию. У преподобного не было ученика ближе, чем его келейник. Когда старец завершил свой земной путь, Мартиниан покинул обитель и ушел на озеро Воже. Здесь он поселился на пустынном острове и стал безмолвствовать. Впоследствии на месте его уединенной кельи возник монастырь, который Мартиниан освятил в честь Преображения Господня. Не позднее 1437/38 года он по приглашению братии Ферапонтова монастыря стал ее игуменом[177]. События осени 1446 года сблизили Мартиниана с Василием Темным. Житие преподобного говорит о том, что именно он, а не кирилловский игумен Трифон, благословил великого князя на борьбу с Шемякой. Именно здесь, в маленькой заволжской обители, Василий II нашел для себя утешение и поддержку. Пребывая в слепоте и не видя лица игумена, великий князь, возможно, острее, чем окружающие, почувствовал притягательную силу благодати, которая исходила от святого. Он смог открыть Мартиниану свое сердце и говорить о пережитом.
Едва великий князь вернулся в Москву, как в Ферапонтов монастырь прибыл гонец. Княжеская грамота, которую он привез, повелевала игумену прибыть в столицу. В декабре 1447 года Василий II поставил Мартиниана игуменом Троице-Сергиева монастыря и избрал его своим духовным отцом. Известно послание русского духовенства от 29 декабря 1447 года, направленное Дмитрию Шемяке, в котором в числе первых упомянуто имя троицкого игумена Мартиниана[178].
В Троице-Сергиевом монастыре, где постригались в основном князья и бояре, Мартиниан со своим крестьянским происхождением почувствовал себя неуютно. О том, с чем пришлось ему столкнуться в Троице, свидетельствует рассказ о чуде преподобного Сергия Радонежского. Жил в монастыре инок Дионисий, в миру его звали Дмитрием Ермолиным, он был знатным и богатым купцом. Первое время после пострига Дионисий соблюдал общежительный устав, а затем монастырские порядки стали ему в тягость. Он ел в келье собственную снедь, а монастырскую пищу выбрасывал вон со словами, что такого хлеба у него в доме даже собаки не ели. «То же говорил и о рыбе, и о всякой другой приготовленной пище, и о питии — и о меде и пиве»[179]. Монах по каким-то неясным причинам отвергал монастырскую поминальную практику, когда за пожертвования богомольцев в обители служили панихиды или молебны об упокоении и здравии их близких и родственников. Дионисий не верил даже в святость преподобного Сергия и в подлинность его чудес. Пытаясь образумить гордого и самоуверенного монаха, игумен Мартиниан внушал ему, что слава о чудесах преподобного Сергия достигла даже Белоозера и других отдаленных земель. Тем более ему было странно слышать такие кощунственные речи от монаха, чей отец постригся у Троицы еще при игумене Никоне, ближайшем ученике святого Сергия. «Но ныне молю тебя: поменяй свирепство свое на кротость, и неверие на веру, а ропот на благодарение», — увещевал игумен строптивого монаха[180]. Однако все было тщетным: Дионисий давал обещания, затем снова принимался за старое. Однажды в обитель пришла знатная женщина по имени Ксения, вдова Ивана Сурмы, чтобы отслужить панихиду по своему мужу. Дионисий, который в миру был хорошо знаком с покойным, откровенно смеялся над ее благочестивыми намерениями. «Чем прельщаетесь, — говорил он вдове, — привозя или присылая в Сергиев монастырь милостыню — или хлеб, или рыбу, или мед? Я тебе говорю: лучше бы ту милостыню татарам дать, нежели сюда»
