Нестрашный суд - [8]

— Мама. Мои подружки хвалятся, что они все уже давно женщины… а я не тороплюсь… хочу из книжек узнать, нормальная я или нет? Что я дурочка, вы меня убедили… но, может, мне и жить не нужно, хлеб переводить, если я пустая, как гитара?

— Господи!.. — мать с изумлением и страхом смотрела на дочь. Таким языком Катя никогда ещё с ней не разговаривала. Глаза уже привыкли к темноте, и мать видела в лиловых сумерках (дверь в избу была прикрыта неплотно) высокую, прямую, быстро повзрослевшую девушку с распущенными на ночь волосами. — Я так испугалась.

И дала ей пощёчину.

— И думать не смей! «Зря хлеб перевожу». А о нас подумала? Станем мы старики. кто нам стакан воды поднесёт?

Мать что-то ещё шептала-кричала в сенях своей дочери, понимая, что не то говорит, не о том, но другими словами не получалось, а Катя думала: «Значит, вся наша жизнь — если не рождать новую, то хоть поддерживать старую. чтобы длилась цепь…через десятилетия, через столетия… И никакой над всем этим особой, великой, волшебной цели???»

Она уже не плакала. Она лежала на своём топчане, на мягком поролоне, пахнущем мазутом и бензином, и смотрела в потолок. По улице иногда проносился мотоцикл, буксуя на повороте, на выпавшем недавно снегу. и по доскам потолка пробегал веер света… В Италии она видела карнавал, отмечался какой-то их праздник, мальчишки и взрослые стреляли в ночное небо из картонных пушек — и небо разгоралось розовыми и зелёными цветами, чудесно пахло дымом, и незнакомые люди обнимали незнакомых людей — и бежали дальше.

На уроках Катя сидела молча, прямо, когда спрашивал учитель — вставала и отвечала, когда нужно было решать задачу или писать диктант — ни на что не отвлекалась, но в её бедной голове как бы в разные стороны крутились шестерёнки: одни решали задачу, писали диктант, а другие пытались постичь смысл человеческого жития.

Надо посоветоваться с Павлом Ивановичем! Она совсем забыла об этом странном человеке с ласковым голосом, с восторженными глазами. Он по-прежнему одинок? Или всё же преподаёт в начальной желтологовской школе? У кого спросить? Может, набраться смелости и зайти к нему? А почему нет?

В воскресенье, помыв полы и прибравшись на кухне, Катя сказала матери:

— Прогуляюсь… — и вышла на зимнюю улицу. Сапожки на ней были итальянские, подарок лечебницы, из нежной золотистой кожи с медным пуговками сбоку, правда, тонкие, но ведь ещё и мороз несильный. Пальто у Кати серенькое, старое, но с подкладом. На голове — белый шерстяной берет.

«У кого спросить?» На улице бросались снежками местные карапузы, но Катю, к счастью, не тронули. Навстречу шла симпатичная девушка в расстёгнутой синей джинсовой куртке с белым «барашком» внутри. Катя решилась:

— Извините, вы местная?

— Да, — улыбалась незнакомка. — Как и вы. Я вас где-то видела.

— Вы. — слегка покраснела Катя. — Не знаете, не уехал из деревни учитель Павел Иванович?

— Куда он денется? — как-то по-доброму рассмеялась девушка. — Учителей не хватает. Ну, иногда местные крокодилы хватают его за ноги за то, что не такой, как все. Ну и что?

И замечательная землячка показала рукой.

— Вон, маленький домик, там и живёт.

Катя постояла, пока девушка отойдёт подальше, и медленно, оглядываясь, приблизилась к типичному щитовому строению, похожему на теперешний дом Жилиных, только без пристроенных сеней, без сарая и даже без ограды вокруг.

Халупа была старая, вся в потёках и трещинах, на крыше криво торчала телеантенна и трепетал на чёрной жёрдочке трёхцветный российский флажок.

Катя, конечно, трусила, что её увидят недобрые, подозрительные люди, но стиснула зубы и, взойдя на крыльцо, постучала в дверь.

Через минуту дверь медленно открылась.

Увидев Катю, Павел Иванович засиял от радости и тут же нахмурился. Вяло махнул рукой:

— Проходите, пожалуйста.

— Да нет, я хотела узнать, здесь ли вы. — Она шмыгнула носом, как маленькая. — Хорошо, что вы не уехали.

Учитель был всё в том же свитере и джинсах, но босый. Глянул на ноги, смутился:

— Я люблю так. Чаю хотите? Надеюсь, ваш брат не заедет сюда на тракторе? Дом ветхий, тут же рассыплется, как домино.

— Нет, нет, — отступила Катя на крыльцо, — спасибо… — но, увидев вдруг помертвевшее от тоски лицо Павла Ивановича, решилась — Хорошо, я минут на пять. Меня мама ждёт, у нас стирка.

— Понимаю… — босой учитель пробежал в избу, как мальчишка. Катя думала, что у него жарко, поэтому он и обходится без обуви, а оказалось — в доме холодрыга, окна даже не запотели.

Учитель включил электрочайник, а Катя растерянно стояла перед книжными полками. Ни одной голой стены — стеллажи с книгами и справа, и слева, и между окнами, выходящими на улицу. Книги были всякие — и Пушкин (много-много томов), и Лермонтов, и Достоевский, и Набоков, и Бунин (этих Катя никогда не читала)… и на английском языке… и словари с золотыми буквами на корешках: А-З. П. и древние какие-то тома с ятями на обложке.

— Берите, что хотите, и впитывайте, впитывайте! — негромко сказал подошедший к ней незаметно учитель. У него голос от волнения дрогнул. — Есть величайшие кладези мудрости. Библию читала? А Монтеня? А Чаадаева?

— А он разве писал? Я помню, Александр Сергеевич ему.