1
Весь июль я созванился с Еленой. Лечение Хрустова шло тяжело.
Помимо разрыва в мышце левого желудочка, у Льва Николаевича было сильнейшее нервное истощение, старого романтика вымотала дурацкая голодовка. К тому же он вел себя бранчливо.
— Просит газет, мы не даем, а Библию не хочет, — своим крикливо-насмешливым тоном докладывала в трубку Елена, «жеребец в бантиках», — как с восхищением назвала ее еще в девичестве моя серьезная и тихая жена.
В самом деле, если Елена навалится на кого лечить, так это надолго. Помню, приехала в гости, а у меня от усталости кровь идет носом по утрам. И пока жила у нас, чего только не заставляла меня пить и жевать, кончилось тем, что накапала мне в ноздри перекиси водорода, обожгла слизистую… правда, ошиблась, не по своей вине — раствор попался недостаточно разведенный…
Впрочем, Илья Львович был чрезвычайно доволен ею.
— Командует, с папой иначе нельзя, нормальных слов не понимает. Где-нибудь через недельку, наверно, отпустят… я спрошу, как насчет вашего приезда…
— А что с летописью? — напомнил я.
— Заставил сжечь, — хмыкнул младший Хрустов. — Зудел несколько дней, давление поднялось, сто шестьдесят на сто… врачи согласились… Во дворе больницы, где деревья, за скамейку я оттащил каменную урну с крыльца. Папа смотрел в окно, я мял листки, совал в нее… быстро сгорело…
— И что, успокоился Лев Николаевич?
— Трудно понять. Тоскливо смотрит в окно, лицом белый, как подушка. Я помахал рукой, поехал в Виру. Мама говорит, он потом плакал… И чего на эти записи взъелся? По-моему, там чистая правда. А кое-что он сам же и поправил.
— Здесь что-то другое, — предположил я. — А вы полный-то вариант читали?
— Нет, — голос у Ильи был глухой, виноватый. — Я и не знал, что бумаг столько. Думал, только вырезки из газет, фотки… мама одну сохранила, там она в ватной фуфайке с Туровским снята.
— С Туровским?! — удивился я.
Илья помолчал. И неуверенно ответил:
— Ну, они же все дружили. Есть и фотка папы с другой какой-то девчонкой… да вы сами увидите, как приедете. До свидания.
Среди дня 22 августа у меня на столе в музее затрезвонил телефон. Междугородняя! Я схватил трубку и услышал насмешливо-интимный голос Елены.
— Твой герой оклемался, увезли домой. А у тебя как дела? На сидячей работе еще не заработал импотенцию?
Ах, Елена, спросит так спросит.
— Да ладно, чего ты!.. — заржала в трубке. — Привет Ане. А то смотри, у нас тут в Саянах всякие корешочки продают. Я своему купила.
— Ну и как? — хотел я спросить, изрядно разозлившись. Но не могу я на подобные темы вольно вот так болтать. Хоть бы и с врачом.
Простившись с Еленой, позвонил Хрустовым домой. Трубку сняла женщина, видимо, жена Льва Николаевича.
— Вас слушают. Что вы хотели? Лев Николаевич сейчас отдыхает.
Я представился и услышал звонкий, почти девический голос:
— Родя, а я вас помню! Вы тогда в красное кашне все время заворачивались. Это вы?
— Я… — и глупее не мог спросить. — А вы были какая?
Жена Хрустова рассмеялась:
— Приезжайте, увидите. — И понизив голос. — Только умоляю, ни слова об олигархах, о приватизации… У вас есть «видик»? Привезите ему каких-нибудь смешных фильмов. За столом мы или телевизор смотрим, или спорим. А в телевизоре сейчас сплошная кровь.
— Понял! — ответил я и побежал в ЦУМ. В отделе, где продают видеофильмы, выбрал кассеты с комедиями Чаплина, а также наши: «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука», «Джентльмены удачи», а еще старые, черно-белые: «Волга-Волга», «Весна», затем в кассе «СибАВИА» купил билет на завтрашний рейс и пошел на работу отпрашиваться в счет отпуска…
2
Нынешний август стал продолжением июля — жаркий и тихий, без капли дождя. Тополя и березы в городе повяли, воды на полив дорог не хватало, многие фонтаны были отключены. Асфальт сделался вязким, машины, остановившись перед светофорами, влипали шинами. А у некоторых гасли двигатели. Над городом висел желтозеленый дым, он к вечеру оседал и растекался по улицам, обжигая легкие…
Но случилось чудо: именно в ночь перед моим вылетом в Саяны к городу подошли с юго-запада, подслеповато моргая, многослойные тучи, и разразилась невероятная гроза — с диким ветром, мечущимся ливнем, ужасными молниями.
Утром я приехал в аэропорт и увидел — маленькие самолеты, летающие в Саракан, пугаясь молний, мокнут на аэродроме, да и на большие лайнеры регистрация отложена до вечера. Не решаясь ждать неопределенно долго, я сдал билет и помчался в такси сквозь клокочущий сумрак, по рекам воды на железнодорожный вокзал, отшатываясь от дверных стекол, от близкого, как всегда кажется, блеска небесного огня.
— А я раньше был сварщиком, — посмотрел на меня с улыбкой в зеркальце заднего вида пожилой водитель. — Мне даже приятно. Строили ГЭС.
— Южно-Саянскую?! — воскликнул я.
— Нет, Светоградскую.
— А я как раз еду на Южно-Саянскую.
— Ну, привет нашим. Нынче, наверно, вода попрет… я слышал, «белки» в Саянах тают… такая жара… да еще дождь…
— Ни фига! Наша плотина крепкая! — сказал я с некоей гордостью, как будто сам строил ее.
И всю дорогу, покуда катил сквозь нескончаемую мрачную, но такую освежительную грозу, думал про огромную плотину Ю.С.Г. И про летопись Хрустова.
