Нестрашный суд - [7]

Конечно же, Катя краем глаза узрела толстую в рыжей вязаной кофте до колен старуху с красными жилистыми руками, но о чём с ней она могла говорить? Раз считают балдой, она так и будет вести себя — меньше приставать будут… Глаза её застилали слёзы обиды, но сказки, справедливые и волшебные, уводили прочь от этого дикого мира, где люди друг друга не любят.

«Ах, как хорошо в сказках! Добрый молодец— сразу видно, что он добрый. ведьма — сразу видать, что ведьма… все понятны, и с первой строки знаешь, кому верить, кому нет… Но ведь в деревне Чудово почти так и было? И в тамошних окрестных сёлах? Наверно, в этом проклятом Жёлтом Логу с самого начала народ собрался чужой, вот почему никто никому не верит? Может быть, хоть в Михайловской школе повезёт с друзьями.»

Увы, когда её на первый раз Витя отвёз на тракторе в Михайловку мимо берёзового криволапого леса, мимо пасеки, черневшей под дождём, Катя, взволнованная ожиданием чего-то нового, светлого, необыкновенного, столкнулась с таким же, как дома, раздражённым народом. Катя по характеру своему вела себя тихо, но уже на третьем уроке её пересадили на «камчатку» по просьбе её соседки по парте, румяной Риммы.

— Она из «этих»… она радиоактивная… — услышала Катя.

Домой она шла одна: три девочки и один мальчик из Жёлтого Лога демонстративно убежали вперёд. Осенью рано темнеет, дорога глинистая, скользкая, Катя брела, обходя лужи и соскальзывая ботиночками в жижу. А если идти по стерне, то соломинки хлещут по ноге и рвут колготки… Катя тащилась к мерцающим вдали окнам неродного села и вспоминала печальное, невероятно прекрасное лицо Марии, матери Христа, в каком-то соборе, она уже путалась… Мария склонила голову, и на руках её мёртвый юноша. Гид рассказывал, что нашёлся в толпе безумец — швырнул в Марию железным предметом, кажется, отверточным ключом, и отшиб у скульптуры кончик носа. Нос потом приклеили, поправили, но вот поймали ли изверга? Наверняка это не итальянец, говорил гид в клетчатом пиджаке, с розочкой в кармане. Наверное, француз. Но Катя читала французские народные сказки, и у них тоже народ был умный и добрый. Или он испортился после того, как на них напали немцы и правили там несколько лет? О, ведь и у немцев какие чудесные люди в сказках? На флейтах играют, поют и пляшут, а если надо за работу взяться — засучат рукава и все берутся, даже их короли!

В десятом классе Михайловской школы не нашлось ни одной девочки, ни одного мальчика, кто подошёл бы к Кате Жилиной и сказал: «Давай дружить». Берёзовские держались отдельно, желтологовские — отдельно, «хозяева» — михайловские — само собой, вели себя нагло и неприятно.

«Ах, почему говорят «солнечное детство», «золотая юность»? Самая тяжёлая в жизни пора… Хотя и потом. какие такие радости у мамы, у папы? Вообще, зачем люди родят друг друга? Если сами мучаются… Но ведь было же когда-то в нашей деревне нам хорошо? И, стало быть, ещё раньше— ещё лучше? И в сказках не всё выдумка?.»

Наконец, на перемене к одиноко стоявшей у батареи отопления Кате (какая горячая батарея! Хоть погреться перед дальней дорогой под мокрым снегом.) подошёл, загребая, как клоун ногами, красногубый в очках Котя Пузиков. Он был тщедушный мальчик, но, кажется, сын начальника милиции, и никого не боялся. Подошёл, протянул руку — Катя машинально протянула свою.

А он хмыкнул и, схватив её руку, приложил к ней левою рукой какую-то трубку с лампочкой — и лампочка загорелась красным светом. — Точно, радиоактивная!.. — возопил паренёк. — Тобой надо облучать помидоры в теплицах… хотя есть их потом — тоже станешь радиоактивным! Детей не будет никогда! Зато трахаться можно без опаски. — И заржал, как козёл. — Берегись!

Кате стало страшно. Она поняла смысл слов Коти Пузикова. Но неужто у неё вправду никогда не будет детей? Лучше об этом сейчас не думать. Но как же Витя? Он же совсем молодой. Может, отец Кати по этой причине и пьёт? Он же раньше только по праздникам, и то рюмочку, не больше… «Господи, вот в чём разгадка неприязни людской! Когда я нагишом купалась возле дома, может, уже тогда решили, что я мужиков зазываю? Слабоумная, да ещё и с мёртвым женским началом.»

Катя сама зашла в библиотеку и взяла читать учебники по медицине, книгу «Мужчина и женщина», «Секс в жизни женщины»… Меланхоличная, с вечно заложенным носом библиотекарша Эльвира Ивановна осклабилась, глядя, как школьница Жилина складывает в свой старый портфель книги.

— Задание на дом дали? — ехидным голосом осведомилась она.

Катя всегда была честная и прямая девушка. Но и она уже заразилась ядом отчуждения и ненависти.

— Да, — не поднимая глаз, вышла вон.

Хоть она и старалась не показывать книги дома, мать узрела их. А может, и библиотекарша сказала. Или через людей дошло. Мать выхватила из-под подушки дочери захватанную книгу «Судебная медицина»:

— Это ещё что такое? — и вытащив дочь за руку в тёмные сени, пугающим шёпотом спросила — Что-нибудь с тобой сделали? Говори!. Ну? Ну?

Катя сказала:

— Просто хочу знать.

— Не рано ли?

— Мама, — вздохнула дочь. Они стояли возле бочек с солёными огурцами и грибами, над головой свисали невидимые, но крепко пахнущие веники и связки табака. Здесь, в сенях, немножко пахло далёкой, уничтоженной родиной, миром добрых сказок.