Нестрашный суд - [6]

— Вы, наверно, в магазин за хлебом? Я провожу вас, если не возражаете.

Хлеба ещё не привезли, возле пустого магазинчика стояла толпа женщин и старух с рюкзаками. Катя обратила внимание, с какими усмешками люди смотрели на человека, защитившего Катю. Незнакомец насупился, опустил голову, буркнул Кате:

— Может, походим пока по холмам? — И Катя, сама не зная почему, доверчиво пошла с этим взрослым человеком. Они через переулок взошли на бугор, заросший татарником и полынью. Дул зябкий, уже осенний ветер, но он был сладок, словно знал о многом — и о спелых ягодах на таёжных полянах, и о сыплющихся в бункера зёрнах ржи, и о далёкой жаркой Италии, где люди любят друг друга.

— Меня зовут Павел Иванович, — сказал незнакомец. — А вы та самая девочка Катя? Смешно, а вот я, учитель географии и истории, до сих пор нигде не был!

— Почему? — удивилась Катя.

— Раньше не пускали. — он, щурясь, как китаец, смотрел вдаль. — А нынче. где денег взять? Это всё для простого человека невозможно. Может, расскажете? О, диабболо, это не за вами?

Катя обернулась: к ним ехал прямо по целине трактор, на нём сидел Витя и сосед в чёрной майке. «Что-нибудь случилось?!» — испугалась Катя. Павел Иванович почему-то отошёл от Кати.

Трактор, оглушительно тарахтя и бренча траками, в жёлтом облаке пыли дёрнулся и остановился перед Катей, и с него спрыгнули на землю оба мужчины:

— Он ничего не успел?! Что он тебе говорил?..

— Кто? Чего?.. — Катя ничего не понимала. — Павел Иванович? Это учитель географии.

— Учитель географии?! — скривился и выругался каким-то страшным, зэковским матом Витя.

А сосед в чёрной майке схватил Павла Ивановича за грудки и швырнул, как слабого мальчонку на землю, прямо в колючий репейник. Катя завизжала:

— Что вы делаете?!

Витя и Володя били ногами покорно лежащего Павла Ивановича. Затем Витя схватил онемевшую от страха сестру за локоть, толкнул её вверх, можно сказать забросил, на трактор, Володя уже сидел за рычагами — трактор загрохотал, развернулся и покатил обратно к селу… Катя сидела рядом с братом на продавленном сиденье, икая от слёз и сжав в кулаке полиэтиленовый пакет с деньгами для хлеба.

— За что? За что?. — повторяла она, но её никто не слушал.

Возле магазина всё так же чернела толпа и сумрачно смотрела на трактор, и многие одобрительно кивали. Дома уже была мать, а вскоре на комбайне подъехал и отец.

— Что? Что он тебе говорил? — набросились родители на дочь.

— Предлагал пойти за холмы… обнажиться… полюбоваться красотой голого тела? Так? Так? Говори!

— Он… он хороший… добрый… — пыталась защитить Павла Ивановича Катя.

— А откуда ты знаешь? — ярился отец, смяв в кулаке окурок. — Ласковые слова говорил? Ты что же, вот так и можешь пойти с любым, незнакомым человеком в степь? Дурочка ты наша. выросла выше оглобли, а умишко, какой был во втором классе. Правду врачиха говорила.

— Иван!.. — простонала мать Кати. — Как ты можешь?

— А чё?! — уже не мог уняться отец. — На всю деревню посмещище! Значит, кто бы что ни говорил, любому верит? А ты хоть спросила, кто он таков? «Учитель»! Бич! Шут гороховый! Когда-то погнали его из школы. ещё надо бы выяснить — не за совращение ли малолетних.

— Доченька, — вступила в разговор мать, беря холодные руки дочери в свои, горячие и шершавые, как тёрка. — Доченька… К нему тут относятся как к сумасшедшему. Он живёт один. Окон-дверей не запирает. Одевается — сама видишь как…

— Но так вся Европа. — хотела было что-то сказать Катя, но отец зарычал:

— Что нам Европа с нашей чёрной ж…? Жизнь бы наладить! Хоть на хлеб заработать! Вот такие учёные и сожгли полстраны. интеллигенты сраные! Ты хоть знаешь, что, может быть, мы все обречены? И Витя, и я, и мамочка твоя. Что за здорово живёшь правительство не стало бы прогонные давать да всякие добавки на лекарства! А-а!.. — он ощерился и стукнул кулаком по столу. И долго сидел молча. — Мать, я поехал на работу. — И покосился на дочь. — Одна на улицу не смей. — И кивнул Вите. — А ты поглядывай.

«Значит, я дурочка, — сидела, сжавшись, Катя. — Мы все больные. А я ещё и дурочка. Взрыв-то на Украине был — когда я второй класс закончила… стало быть, они считают, я осталась неразвитой… кретинкой… Но ведь это не так? Если до нынешней весны никто ничего за мной не замечал? И только здесь, в чужой земле, заметил? А может быть, не я, а они изменились? Ожесточились? «Воровское время», — говорит отец. Но не все люди воруют. И потом… мама приносит с фермы молоко. стало быть, мы сами воруем? Сказать? Скажут, совсем спятила. Нас государство обидело — имеем право для сохранения и без того урезанной нашей жизни.»

Катя теперь с утра до вечера молчала. Уже шёл сентябрь, хлеба убрали, но на обмолот были призваны все старшеклассники… Катю почему-то не приглашали на хозработы — видимо, в самом деле, она считалась больной.

— А в библиотеку я могу пойти? — спросила Катя у своего сторожа Вити.

— Некогда мне тебя провожать. Если хочешь, напиши, чего тебе принести. Принесу.

Шёл лиловый ледяной дождь. Катя сидела, включив электричество, и читала «Сказки народов мира». Она сначала попросила брата принести ей книги, посвящённые творчеству Микеланджело, чей «Страшный суд» в Риме потряс её бедное сердце… Она, помнится, рыдала после экскурсии не меньше часа, её отпаивали джусом, успокаивали… Витя сказал, что таких книг в сельской библиотеке наверняка нет, пусть сестрёнка попросит что-нибудь попроще, например, русские народные сказки. Подумав, Катя вдруг согласилась: «А почему нет?» Она давно не читала сказок… И когда Витя принёс ей этот толстенный том с золотыми буквами (его, кажется, ни разу не брали читать). Катя как открыла книгу, так и сидела теперь с утра до вечера. И как-то позабыв, что сам Витя ей предложил взять сказки, родители с жалостью глядели на великовозрастную дочь, читавшую страстно эти глупые байки про царей, прекрасных царевен и смелых пастухов. И уже в соседях знали, что читает Катя Жилина. Мать черномаечного Володи, Анна Тимофеевна, принеся как-то собственной сметаны на дне баночки для соседки-дурочки, долго вздыхала, стоя возле Кати, которая даже не заметила сметаны — всё бегала светлыми глазками по страницам.