Неизвестный террорист - [115]

Один из тех типов в деловых костюмах, что сидели рядом с Коуди, тоже, видимо, что-то почувствовал и даже немного отодвинулся на своем табурете в глубь бара. А Ферди и вовсе куда-то исчез, и Куколка не сомневалась: он наверняка уже звонит в полицию. Впрочем, пусть звонит. Он, собственно, просто обязан был это сделать. Ведь нужна же ему какая-то защита. Как нужны и эти его «друзья», и публичность, и все прочее. Да, эти люди ему нужны, как и он нужен им. Куколка знала, что до прибытия полицейских осталось совсем мало времени, но для той малости, которую ей нужно сделать, достаточно будет и пары минут.

Кто-то выключил музыку. Теперь все смотрели на нее. И она начала медленно приближаться к Ричарду Коуди, на ощупь, под прикрытием сумочки, сняв пистолет с предохранителя.

– Ну и ну! Вы только посмотрите, кто к нам пришел! – громко воскликнул Ричард Коуди, обращаясь ко всем присутствующим и широко раскрывая Куколке объятия.

Но все молчали. Ричард Коуди засмеялся, и некоторые из его компании тоже. Впрочем, они тут же снова притихли.

– Боже мой… – заикаясь, пробормотал кто-то из них.

На мгновение Куколке показалось, что она и сама не знает, зачем пришла сюда и зачем стоит перед Ричардом Коуди; ведь сегодня самый обыкновенный вечер, и она должна улыбаться, показывать стриптиз и зарабатывать этим деньги, а потом спокойно вернуться домой и в очередной раз доставить себе удовольствие, покрывая тело стодолларовыми купюрами. Отчего-то все словно лишилось смысла – и этот клуб, и ее жизнь, и эти последние три дня, и особенно этот почти незнакомый ей человек, что сейчас сидел перед нею и улыбался; впрочем, именно этому типу она всего несколько дней назад демонстрировала свое обнаженное тело во время «приватного шоу».

– Ну и ну, – сказал Ричард Коуди. – Уж не это ли наш «неизвестный террорист»?

И тут Куколка вспомнила, зачем она здесь.

92

Ник Лукакис снова ехал по Уильям-стрит, возвращаясь из дома на работу и пытаясь хоть как-то понять, в каком мире существует сейчас Джина Дэвис и какие мысли могут у нее возникнуть. О том, что некоторое время назад произошло у него дома, он старался даже не вспоминать. Вокруг, сражаясь с бурей, рычали автомобили.

Когда он сказал Дайане, что все кончено, она просто встала, вышла из дома, села в машину и уехала. И, хотя раньше ему хотелось, чтобы они с Дайаной сделали это вместе, он был вынужден в одиночку сообщить сыновьям, что уходит. Он, правда, постарался объяснить, что по-прежнему их любит, ибо такая любовь не проходит никогда, так что на этот счет они могут не беспокоиться.

– Да ладно тебе, пап, – откликнулся старший сын и тут же вернулся к своей любимой компьютерной игре. – Нам-то что.

И мальчик был прав – ему-то, Нику Лукакису, даже любовь к детям не помогла. Именно поэтому он и нужных слов не нашел, таких, которые смогли бы по-настоящему объяснить все сыновьям или хоть как-то оправдать неизбежность развода. Этот разговор должен был получиться гораздо лучше, во всяком случае, как-то иначе, но и эта любовь предала его, разрушила душу, и он боялся, что она теперь вечно будет отравлять жизнь им всем. Он очень хотел найти такие слова, которые помогли бы им всем пройти через это трудное испытание и удержаться на плаву, но не находил. В голове у него крутилась лишь нелепая мысль о море изобилия, превратившемся в отравленную пустыню.

Стоя в пробке и ожидая, когда закончится очередная атака стихии и можно будет ехать дальше, Ник Лукакис успел заметить возле рекламного щита кока-колы на Кингз-Кросс молодую женщину с наголо обритой головой, над которой, как ему показалось, висело нечто вроде странного красноватого нимба. Затем он благополучно позабыл об этом видении, вернулся к размышлениям о Джине Дэвис и примерно с полминуты старательно перебирал в памяти то, что ему самому о ней известно, а также все те бессмысленные факты, из которых склеена была ее нынешняя «история».

И вдруг в его памяти снова всплыло странное видение – женщина с обритой головой, какой-то скользящей походкой идущая под дождем и градом, не прячась, не ища убежища и явно стремясь к некой цели, а может, и навстречу собственной судьбе.

Сперва это промелькнуло скорее на задворках его сознания – торча в уличных пробках, он часто терял и не сразу мог потом поймать за хвост ускользнувшую мысль. Но потом он даже подпрыгнул на сиденье, догадавшись: это же была она! Она!

И, понося себя последними словами, Ник Лукакис загнал полицейскую машину прямо на тротуар, открыл дверцу, с некоторым усилием выбрался наружу и побежал. В сорок три года и с двенадцатью килограммами лишнего веса это давалось ему нелегко.

Выпавший град уже накрыл весь Кингз-Кросс белым скользким покрывалом, но все еще продолжал барабанить Лукакиса по голове с каким-то упорным безумием. Он чувствовал себя запаленным конем: в груди жгло огнем, мучительно ныло израненное переживаниями сердце, и ему казалось, что его прошлое и будущее странным образом соединяются в этой невероятной, оглушающей белизне, сквозь которую он с таким трудом пробивается.

Он очень спешил, и все же на Дарлингхёрст ему пришлось дважды останавливаться, чтобы перевести дыхание, а один раз он чуть не налетел на пьяницу, лежавшего на тротуаре. У входа в аптеку стояла какая-то аборигенка в красной виниловой мини-юбке и коротком черном топике и вытирала со щек слезы, но, увидев прущего прямо на нее Ника Лукакиса, вдруг выскочила на тротуар и резво побежала прочь, то и дело оскальзываясь в своих туфлях на высоченных шпильках.