Книга рыб Гоулда. Роман в двенадцати рыбах
Безработный тасманиец находит в лавке старьёвщика удивительную книгу, которая переносит его в девятнадцатый век, в жестокую и фантастическую реальность островного каторжного поселения Сара-Айленд у берегов Земли Ван-Димена (ныне Тасмании).
"Никто в целом свете, кроме меня, не мог увидеть и засвидетельствовать свершившееся чудо, когда весь огромный мир уменьшился до размеров тёмного угла в лавке старьёвщика и вечность свелась к тому мигу, в который я впервые смахнул сухой ил с обложки диковинной книги"
Ричард Фланаган (р. 1962) — потомок ирландских каторжников, сосланных на Землю Ван-Димена (Тасманию) во времена Великого голода. Он вырос в многодетной католической семье в шахтёрском городке Розбери. В шестнадцать лет стал рабочим. Поздне выиграв стипендию Родса, получил образование в Оксфорде. Первые же две книги — «Смерть реки Гайд» (1994) и «Хлопок одной руки» (1997) — принесли ему широкое признание в Австралии. «Книга рыб Гоулда» стала там культовым романом и в 2002 г. удостоилась литературной премии стран Содружества.
Писатель живёт в Тасмании с женой и тремя дочерьми.
| Жанр: | Современная проза |
| Серия: | Читать модно! |
| Всего страниц: | 128 |
| ISBN: | 5-94278-587-2 |
| Год издания: | 2004 |
| Формат: | Полный |
Книга рыб Гоулда. Роман в двенадцати рыбах читать онлайн бесплатно
Посвящается Роузи, Джин и Элайзе,
плавающим всё более широкими
и удивительными кругами
Моя мать — рыба.
Уильям Фолкнер
Рыба первая
Толстобрюхий морской конёк
Обретение «Книги рыб» — Исцеление веры через лжеантиквариат — Конга — Мистер Ханг и «Моби Дик» — Виктор Гюго и Господь Бог — Снегопад — Почему истории, кои рассказывают люди, не имеют ничего общего с историей — Книга исчезает — Смерть тётушки Мейзи — Моё совращение — Живородящий самец морского конька даёт жизнь потомству
I
То удивление, которое я испытал, когда впервые увидел «Книгу рыб», и поныне живёт во мне; оно сродни излучающему свет узору — фосфоресцирующему, крапчатому, чем-то напоминающему мрамор, — который приковал к себе тем незабываемым утром мой взгляд; оно, это чувство, и по сей день мерцает таким же загадочным блеском, как жутковатые тёмные водовороты, которые заворожили меня, проникли в душу, заполнили мои мысли — и с той самой поры начался медленный процесс освобождения моего сердца от стягивающих его пут и, что ещё хуже, процесс превращения всей моей жизни в запутанный клубок диковинной пряжи, который и представляет собою книга, что вы сейчас держите в руках.
Что же такое особенное было присуще этому мягкому сиянию, которое заставило меня полагать, будто я снова и снова проживал свою жизнь, попав навсегда в бесконечно вращающееся колесо судеб индуистских мистиков? Что за судьбу уготовило оно мне? Какое таинственное нечто лишило меня собственного «я»? Связало моё прошлое и будущее в одно неразделимое целое?
Не исходили ли мерцающие вихри месмеровского излучения от сего колдовского манускрипта, со страниц которого прямо на меня выплывали морские коньки, морские драконы и звездочёты, привнося яркое сияние радужных красок в пасмурный утренний полумрак? А может быть, присущее мне прискорбное суемудрие разбудило дремавшие мысли и заставило думать, будто внутри меня заключены все люди, все рыбы и вообще весь мир? Или всему виной были куда более прозаические вещи — скверная компания и ещё более скверная выпивка, — быть может, именно они столкнули меня в ту чудовищную пучину, из которой мне до сих пор не выбраться?
У Гоулда слова характер и судьба обозначают практически одно и то же — ив этом, как во многом другом, он совершенно не прав.
Ах, милый мой, дорогой глупыш Билли Гоулд со всеми его чудаковатыми рассказами о любви — такой большой, какую теперь и не сыщешь, да и тогда сыскать было невозможно — верно, он сам это чувствовал… Но кажется, я отступил от темы.
Итак, размышления о его вонючих рыбах заставили меня осознать одну истину: мы — то есть наша жизнь и наши души — находимся в процессе постоянного разложения и воссоздания; я с удивлением обнаружил, что написанная им книга есть история той навозной кучи, которая зовётся моим сердцем.
Даже моё горячечное перо не в силах и близко описать тот трепет, то изумление, которые охватили меня, когда я впервые открыл «Книгу Рыб»; они были настолько сильны, что в тот миг мне показалось, будто весь остальной мир — да, весь огромный мир! — погрузился во тьму и единственный свет, оставшийся в целой вселенной, струится с ветхих страниц прямо в мои широко раскрытые глаза.
Я сидел тогда без работы: в то время в Тасмании её находилось немного, а сейчас и того меньше. Вероятно, в ту пору мой дух был более обычного восприимчив ко всякого рода чудесам; как бедная португальская девочка из Фатимы увидела Пресвятую Деву из-за того, что не хотела замечать что-либо другое, так и я, возможно, слишком сильно желал не замечать окружающего меня мира. Скорее всего, если бы Тасмания была обычным местом, где люди заняты обыденными делами, проводят часы в пути, чтобы ещё больше часов провести в нормальных суетных заботах, в шумной толчее, ожидая, когда можно будет вернуться домой, к нормальному одиночеству, где никто даже не задумывается, каково быть морским коньком, то ни с кем в наших краях не приключались бы такие ненормальные вещи, как превращение человека в рыбу.
Я написал: «вероятно», «возможно», «скорее всего» — однако на самом деле не уверен ни в чём.
Кто знает, а вдруг подобные вещи то и дело случаются в Берлине и Буэнос-Айресе и людям просто неловко в этом признаться. Может, Пресвятая Дева регулярно посещает нью-йоркские тусовки, кошмарные многоэтажки Берлина и западные пригороды Сиднея, а все делают вид, что её там нет, в надежде, что она скоро уйдёт и больше не станет им докучать. Может быть, новая Фатима находится где-то на рабочей окраине в пустынных дебрях зала игровых автоматов в Ревесбийском клубе и её неземное сияние уже можно разглядеть за тускло мерцающим табло с надписью: «СЫГРАЙТЕ В БЛЭКДЖЕК».
Как знать, а вдруг в то самое время, когда вокруг видны одни спины, потому что все уткнулись носом в тусклые экраны, не замечаемая никем пожилая женщина парит в воздухе, заполняя свою карточку лото? Может, видения теперь не посещают нас оттого, что пропало какое-то шестое чувство, позволяющее видеть чудеса и понимать, что мы являемся чем-то большим, чем нам говорят? Может быть, эволюция продолжала идти в обратном направлении дольше, чем я подозревал, и мы все уже стали грустными, немыми рыбами? Как уже говорилось, я ни в чём не уверен, и единственные люди, к мнению которых я прислушиваюсь, мистер Ханг да ещё одна моя приятельница по прозвищу Конга, тоже ни в чём не уверены.
