Настуся - [23]
По совету хозяина Оксана с Настусей пошли не по улице, а огородами. Никем не замеченные, они выбрались на дорогу, ведущую к станции, проскользнули мимо станционных построек и спрятались в посадке. Оксана устало опустилась на землю под кустом жёлтой акации, а Настуся побежала во двор путевого мастера, расспросить о Савве Григорьевиче.
Вот и калитка. Девочка шмыгнула во двор, который теперь казался намного просторнее, так как был пустой. Только у колодца топтались трое коней, а возле них Настуся увидела двух солдат в незнакомой серо-зелёной форме.
«Немцы», — догадалась Настуся да так и прилипла к калитке. Но те не обратили на неё никакого внимания. Тогда она потихоньку вдоль забора прошла к хате и вскочила в открытые сени.
Хозяйка была в кухне. Стоя спиной к двери, она мыла в миске ложки.
— Добрый день, тётенька, — поздоровалась Настуся.
Женщина испуганно обернулась.
— Боже мой! — всплеснула она руками. — Это ты, Настя! А мы уже думали… Где же ты была?
— В селе… Мы домой идём. С Оксаной.
— С Оксаной? Так она жива?
Хозяйка схватила кувшин молока, кусок хлеба, и они быстренько подались в посадку.
Пока Оксана с Настусей пили молоко, хозяйка рассказала, как они с Саввой Григорьевичем спасали раненых, как потом дроздовцы пригнали подводы, приказали положить на них раненых и куда-то увезли. Прощаясь, Савва Григорьевич всё беспокоился о Настусе. Больше хозяйка его не видала.
Вздыхая, добрая женщина проводила Оксану с Настусей до семафора.
— Идите и идите по путям, до самого Мелитополя, — напутствовала она. — А оттуда до Александровска вагончики ходят — подъедете немного.
В Мелитополе они действительно разыскали вагоны — несколько ободранных теплушек, стоящих на запасном пути. Оксана с Настусей кое-как протиснулись в один из них и примостились прямо на полу между чужими мешками. Уже темнело, и они, измученные, сразу заснули, не обращая внимания на тяжёлый дух и тесноту.
Но спали они недолго. На одной из станций вдруг появился немецкий патруль. Тяжёлые двери теплушки раздвинулись, и в вагон забрался какой-то гражданский в мундире телеграфиста, который служил у немцев, видно, переводчиком, а с ним два солдата. Осмотревшись, «телеграфист» наклонился к крайнему мужику с торбой за плечами:
— Документы!
Мужик неохотно зашевелился и полез в карман. Оксана с Настусей сидели ни живы ни мёртвы. Но вскоре они заметили, что документы требуют только у мужчин, и на душе у них стало немного легче. Проверка подходила к концу, как вдруг «телеграфист» подошёл к Оксане.
— А эта девушка, кажется, мне знакома! — сказал он. — Уж не с того ли красного поезда, который недавно здесь проезжал?
Оксана вздрогнула, но овладела собой и сделала удивлённое лицо.
— Да вы что? С какого поезда?
— Ещё как будто и на митинге выступала…
Настуся испуганно вцепилась в Оксану. Один из немцев, что торчал в дверях, повернулся к ним. Если этот проклятый иуда скажет ему хоть слово, тогда конец!
— Дяденька, это моя сестра! — воскликнула девочка. — Мы домой едем, мы были у дедушки… — Она так умоляюще посмотрела на их мучителя, что тот на миг растерялся.
— Вас ист льос?[9] — сердито спросил немец.
«Телеграфист» оглянулся. Немцы нетерпеливо посматривали на него: они, очевидно, торопились. Ещё раз окинув не совсем уверенным взглядом девушку и ребёнка, он выскочил из теплушки. Немцы тяжело спрыгнули за ним, и все трое направились к другому вагону.
Настуся потянула Оксану за руку.
— Бежим! — прошептала она, но Оксана прижала её к себе:
— Сиди тихо! Поезд скоро тронется.
— А если они снова придут?
— Не придут. А бежать нельзя. Заметят, и будет ещё хуже.
Девочка притихла и сидела сама не своя, пока не послышался паровозный гудок. Успокоилась только тогда, когда станция осталась далеко позади.
Приехав в Александровск, они решили больше не придерживаться железной дороги, а идти напрямик через сёла. Ночевать просились где-нибудь на окраине села. Люди в большинстве встречали их приветливо, кормили «чем бог послал» и от платы отказывались. И каждый раз Настуся задумывалась: почему это так? Чем беднее люди, тем они добрее, тем больше сочувствуют чужому горю.
А хозяева тем временем делились и своей бедой. Думали засеять панскую землю, а оно что-то снова поворачивается к старому. В Киеве, говорят, гетмана немцы поставили. Послетались помещики, словно вороньё, порядки наводят в экономиях, словно и не было революции. А ты молчи, не пискни, а то немцы шутить не любят: так угостят шомполами, что небо с овчинку покажется.
Настуся, сидя возле Оксаны на лавке, хмурила брови. Что же это делается на белом свете? И откуда эти немцы взялись? От тяжёлых, недетских мыслей ещё крепче сжимались тонкие Настусины губы и худое, загоревшее на солнце личико выглядело по-взрослому строгим и хмурым.
Так шли они с Оксаной от села к селу, полями и лугами. Остановится Настуся, осмотрится — а вокруг только бескрайняя степь и едва видны на горизонте унылые курганы.
Эти курганы навевали ещё большую грусть на Настусю. Сколько же это людей под ними похоронено? И когда? Оксана говорит, что очень давно. Тысячи лет назад. А разве и тогда жили люди на Украине?
