Наставления его преподобия - [14]

Когда он подходил к тому месту, где дорога разветвлялась на две — одна вела к городу, другая к кирпичному заводу, — ему навстречу из-за поворота вышли четверо мужчин. Они шагали быстро, как люди, которые спешат домой после работы. Когда они проходили мимо, секретарь внимательно посмотрел на них, однако не успел разглядеть лиц. Он сунул руку в карман и круто обернулся. Но было уже поздно: почти одновременно грянули два выстрела, и он упал.

Один из четверки — это был Подсядло — подошел к лежавшему и еще раз выстрелил ему в лицо. Презрительно пнув ногой мертвое тело, так что оно скатилось набок, он сказал:

— Разойтись! Приказ выполнен. Барчак, ты забери у него револьвер и обыщи. Живо!

* * *

Мать вошла в покои ксендза-декана. Его преподобие встал из-за письменного стола, за которым писал капитальный труд о лености и прилежании учащейся молодежи, и широким, радушным жестом пригласил посетительницу сесть. Улыбнулся ей мудрой пастырской улыбкой и спросил:

— Я слышал, пани, что вас огорчает ваш негодный сынок? Уже он и на уроки закона божия в плебанию перестал ходить, должно быть, шатается по городу? Да, да, так всегда бывает, когда ребенок заброшен, растет на улице; трудно воспитывать ребенка одинокой женщине без мужа.

Пани Грабиньская смотрела на ксендза широко открытыми глазами. Лицо у нее было еще молодое, но несколько помятое, складочки у губ говорили о чувственности, и смотрела она на ксендза немного хитро, а немного жалобно. Она дрожащей рукой поднесла платочек к глазам и сказала печально:

— Ох, ваше преподобие, я бы десять свечей из чистого воска пожертвовала на алтарь святого Антония Падуанского, только бы он вернул мне мальчика. Он ни меня, ни других ни в грош не ставит, целый день пропадает в городе, в госхозе. На завод тоже повадился ходить — кино смотреть; в школе со всеми ссорится, а бывает — и вещи из дому тащит. Верите ли, ваше преподобие, шубу унес и продал на базаре!

Она начала жалобно и беспомощно всхлипывать. А ксендз смотрел на нее все тем же мудрым и спокойным взглядом наставника, знающего душу человеческую. Он сказал:

— Такие уже времена наступили, пани Грабиньская. Теперь все мы сгибаемся под непосильным бременем. У вас один непослушный ребенок, а у меня их много, и они, как овцы, испугавшиеся волка, разбегаются от пастыря своего. Им грозит гибель, их ждет темный лес грехов земных, вечных мук и гнева господня. И не раз бывает, что одна ничтожная, паршивая овца все стадо увлекает в пропасть. Что тогда остается делать доброму пастырю, любящему свое стадо? Только одно: убрать негодную овцу из стада. Куколь — тоже растение, созданное богом, но он глушит пшеницу, и его выпалывают. Гусеницы съедают капусту, если заботливый огородник не оберет их с листьев, а вредители изгрызут яблоневые почки, если не опрыскивать деревья ядовитым раствором. Так и в делах человеческих: бдительность и забота о многих должны порою заглушать жалость к одному.

— Сегодня Вальдека задержала милиция, — уныло сообщила пани Грабиньская. — Говорит, что его допрашивали насчет оружия…

— Он им сказал? — резко спросил ксендз.

— Нет.

— Нельзя выпускать его из дому. Милиция его не будет разыскивать. Они знают, что мальчишка вздорный. Ушлите его к родственникам.

— Прибежит обратно, ваше преподобие.

И пани Грабиньская вдруг расплакалась уже не на шутку, разлилась, как лужа, пригретая лучами весеннего солнца. Она припала горячими губами к мясистой волосатой руке ксендза и зашептала:

— Он нас всех выдаст! Всех! Подсядло, Барчака, Облупека и вас, и мать, и брата! Всех всех! Пропадем мы, погибнет наша «Подпольная армия», погибнет Польша, и они будут править. Я так боюсь!.. Наши уже вынесли Вальдеку приговор!

— Приходилось и мне, дорогая пани, выносить приговоры, и я знаю, что, когда они справедливы, они не тревожат христианской совести, — сказал ксендз тихо и ласково.

— А бог меня простит? Убить родного сына!

— Может быть, подождать, пока он что-нибудь украдет и милиция его упрячет в тюрьму? Это неплохой выход. Конечно, если вы уверены, что мальчишка не проговорится насчет организации.

— Все выболтает, ваше преподобие! Ох, я несчастная!

— Так, может, отправить его в другой город, к тетке там или в какой-нибудь интернат?

— Вернется, ваше преподобие, это сущий дьявол!

— Ну вот, видите! Он вернется, и из-за него погибнет вся моя паства. Нет, если беда грозит многим, лучше пусть погибнет один. Так всегда было, есть и будет. Паршивую овцу из стада вон!

Мать в отчаянии простонала:

— Но простит ли мне бог? Ох, ваше преподобие, простит ли?

— Спросите у своей совести, и она даст вам ответ. Неужели же господь простил бы вам гибель всей своей овчарни? Нет греха на том, кто убивает в целях защиты. Убиваем же мы комара, если он сосет нашу кровь, прогоняем муху с окна и тарелки и бьемся с разбойником, когда он нападет на нас в темноте! Мы боремся за свою свободу со всяким врагом, хотя бы и с невольным, и крыс морим в погребе, хоть они и не виноваты в том, что съедают наши запасы. Убиваем, защищаясь во имя жизни, для вящей славы божией, ибо уста, чтобы славить его, даны нам, а не комару, не мухе, не крысе и не безбожному, дурному и строптивому мальчишке. Подумайте об этом, дорогая пани! А теперь идите с богом.