Нарисованные линии - [4]

— Спасибо, — обращаясь к нам обоим, произносит, прежде чем выйти за дверь. Но в первую очередь, почему-то, смотрит на меня. И в этот раз без стеснения.

За этот день мы проводим еще двенадцать осмотров. Но ни один из них так, как первый, меня не выматывает. Я не краснею, не бледнею, практически не стесняюсь, и мне, почему-то, не особо интересно, морщатся или жмурятся пациентки при вводе зеркала.

Я анализирую ситуацию с мисс Свон весь ланч и уже по дороге домой, после одобрительного отзыва доктора Уотнера, тоже. Ответа найти не могу.

Когда я останавливаюсь перед своим подъездом и смотрю, как мерно люди входят и выходят через большую железную дверь, передумываю оставаться дома в одиночестве. Достаю телефон и звоню Барбаре, надеясь, что она не занята.

— Эдвард? — удивлена, но не неприятно.

— Я могу приехать?

Маленькая пауза. Крохотная.

— Конечно… все хорошо?

— Абсолютно. Буду через десять минут.

Отключаюсь, выруливая с парковки. Спидометр показывает не самую благоприятную скорость, но добраться до нужного дома удается без приключений. Я с остервенением захлопываю дверь, я выхожу наружу и делаю два глубоких вдоха теплого летнего воздуха. Легче.

Барбара ждет, достав вино и наскоро сделав свои фирменные пшеничные лепешки. Только до еды мне нет никакого дела…

— Что случилось? — получасом позже, сидя передо мной в пленяющей взгляд позе полностью обнаженной, спрашивает она. В спальне царит полумрак, солнце почти село, а из открытого окна тоненькой струйкой тянется свежий воздух. Здесь тепло, уютно и нет ничего постыдного, ничего, что стесняет и заставляет краснеть. Я потому и люблю ее квартиру. Я никогда не чувствую себя здесь не в своей тарелке.

— Не самый удачный день, — неохотно отвечаю я.

— Старые и страшные, — понимающе улыбнувшись, она подбирается ко мне ближе, целуя в щеку.

— Молодые и неопытные, — качнув головой, докладываю ей, — лучше уж старые…

Она прищуривается, прикусив губу.

За пару секунд меняет свое местоположение, пересаживаясь с простыней на меня. Обнимает руками за шею, позволяя рыжим кудрям рассыпаться между нами.

— Мне следует думать о том, что ты изменишь мне с пациентками?

Она шутит, я знаю, но почему-то шутка не воспринимается как надо.

Я фыркаю, взглянув на девушку едва ли не с отвращением.

— Бред, Барби.

Она пожимает плечами, наклоняясь к моим губам.

— Кто его знает…

— Я стесняюсь этих женщин, а не боюсь их! — выпаливаю, кое-как переборов в себе желание скинуть ее вниз. Раздражение — не лучший союзник любовников. А из меня оно вытекает литрами.

— Ладно-ладно, — успокаивающе шепчет, усмиряя мой пыл дорожкой поцелуев, — тише, это шутка.

— Не шути, — устало прошу я, — с этим — точно.

— Обещаю, — она широко улыбается извиняющейся улыбкой и выпрямляется, устраивая мои руки на своей талии, — и готова подтвердить, доктор Каллен.

Больше ни о мисс Свон, ни о «первом блине» в этот день и в эту ночь я не думаю.

* * *

Когда разрываешь все отношения с прошлой жизнью, в этом тоже есть преимущества. Во-первых, ты становишься свободнее, а во-вторых — мудрее. Я решилась сделать шаг вперед и ничуть не жалею.

Сидя здесь, в парке, на красивой резной скамеечке перед столетним дубом, смотрю на его листья, на его ствол, на то, как порхают вокруг маленькие бабочки, и не могу удержаться от улыбки.

Я улыбаюсь куда чаще, чем когда видела Фабуло каждый день.

Я улыбаюсь все последние семь месяцев.

А еще я завела Парижа. У Фабуло была аллергия на кошачью шерсть, и моей детской мечте суждено было так и остаться мечтой, если бы не случай, нас разлучивший.

В тот самый день, сбегая под дождем из ратуши, я и нашла рыжего котенка. Он был маленьким, жался к забору и жалобно-жалобно, как ребенок, мяукал. Теперь мы всегда вместе.

А сладости? Он избегал сладостей, боясь поправиться, и запрещал есть их всем вокруг себя. Я с трудом умудрялась купить немного лакомств, когда его не было дома. Мама еще в детстве выставила мне диагноз, глядя на то, как таскаю и таскаю конфеты из плетеной вазочки: «без шоколада тебе не жить». Это было чистой правдой.

Сейчас, конечно, мои предпочтения пришлось подкорректировать под новую ситуацию, но я не жалею. Сейчас я не жалею. И пусть Элис недоумевает, как можно наслаждаться таким положением, я наслаждаюсь.

Каждое утро, просыпаясь, представляю, как в скором времени с нами с Парижем будет жить еще кое-кто маленький, кричащий ночами, и очень, очень красивый.

Я думала, это будет мальчик. Даже больше того, я была уверена. Но я, наверное, первый в истории случай, когда материнское чутье подвело. Сегодня на УЗИ миссис Флисс сказала, что это девочка. Здоровая, красивая и небольшая девочка. «Вся в маму», — шепнула она мне на ухо.

Элис была первой, кто узнала. Она, в принципе, одна и знает — я только ей могу доверять секреты. За все время моей беременности мы встречались пять раз, включая вчерашний. Три из них она уговаривала меня встать на учет и делать все как надо, как люди делают, и на три получала отказы. А вчера применила тяжелую артиллерию, принеся с собой книгу о детских патологиях. Я выдержала ровно три страницы прежде, чем разрыдалась и позволила ей записать меня к врачу. Завтра же. Пока не слишком поздно.