Нарисованные линии - [2]

— А потом он…

Закончить мужчине не дают. В дверь робко стучат — один раз и сразу второй.

— Твой выход, — хмыкает доктор мне, а затем, повернувшись, говорит:

— Войдите!

Бордовую дверь, ведущую в наш кабинет, немного приоткрывают. Сомневающийся взгляд карих глаз, проникнув внутрь, останавливается на мне. Следом в дверном проеме появляются и каштановые локоны, кое-как собранные в хвост.

— Здравствуйте, — вежливо говорю я, делая шаг навстречу пациентке. Это придает ей немного смелости.

С чересчур усиленным вниманием следя за порогом, который надо переступить, она проходит внутрь, крепко держа в руках карточку. Глаза намеренно держит внизу, отказываясь поднимать на нас.

— Девять пятнадцать, мисс? — интересуется Уотнер, постукивая по столу ручкой.

— Да, — девушка кивает, вынужденная оторваться от увлекательнейшего линолеума в нашем кабинете, — Изабелла Свон, сэр.

Она достаточно маленькая — по крайней мере, намного ниже меня. У нее нежно-персиковая кожа, длинные ресницы и небольшие розовые губы, сложенные в тонкую линию. Одежда, которую она выбрала, выглядит… неординарно. Голубая блузка и капри ей под цвет, а сверху — желтый сарафан, прикрывающий большой живот. Приличный срок.

— Проходите, — Уотнер добродушно указывает ей на кушетку и ширмы, поднимаясь из-за стола. Он улыбается ей, и девушка, кажется, немного расслабляется. Вот чья улыбка творит чудеса.

— Раздевайтесь, — я придвигаю ширму ближе, загораживая пространство между креслом и дверью. Мисс Свон, наскоро кивнув, подходит к кушетке. Волнуется, что выдает немного побледневшее лицо и чуть-чуть подрагивающие пальцы.

Для женщин, тем более таких молодых, как она, это допустимо. Я много раз видел на практике как они, белее снега, мужественно выдерживали осмотр, отстукивая разнообразные марши зубами. Наверное, вмести я в себя новую жизнь, боялся бы всего и всех посторонних так же. Это материнский инстинкт и ничего с ним не поделаешь.

Уотнер стоит рядом со мной, терпеливо ожидая, пока пациентка закончит. Сегодня солнечно, а потому пусть и маленькие, но все же заметные тени от ее движений, блуждают по полу.

Мы оба настораживаемся, когда они замирают. Все и сразу.

— Все в порядке, мисс? — непринужденно интересуется мой наставник, не позволяя себе ни сдвинуться с места, ни даже выглянуть вперед.

Мгновенье тишины, а затем робкий голос:

— Да… сэр, носки тоже… снимать?

Почему-то мне становится тепло от ее наивности и робости. Не смешно, не весело, не противно, а именно тепло. Это очень странное чувство в нашем случае, но отрицать его бесполезно. Возможно все дело в том, что на обучении мы сплошь и рядом сталкивались с женщинами от тридцати и выше, но уж никак не с такими молоденькими. Эта часть, похоже, была оставлена под практику.

— Можете оставить, — позволяет доктор, с улыбкой взглянув на меня, — это непринципиально.

Когда мисс Свон наконец появляется из-за ширмы и слепому понятно, что она очень стесняется и явно впервые предстает обнаженной перед двумя незнакомыми мужчинами. Из всей прежней одежды остались только короткие белые носки на ногах, и это очень ее смущает. Девушка откровенно не знает, что делать с руками, ставшими внезапно ненужными.

— Проходите, — Уотнер освобождает ей проход к креслу, на отдалении двух шагов следуя рядом. Она идет медленно, с каждым шагом все больше краснея. Глаз, как и по приходу, от пола не отрывает. Но в этой детскости, в этом смущении есть что-то невероятно интересное, что-то очаровательное.

Она настоящая красавица, хоть и не пристало мне это замечать. Стройное тело, никак не потревоженное беременностью, ровная кожа, блестящие локоны, доходящие до самой талии… ее мужу повезло.

— Доктор Каллен? — мой наставник окликает меня, когда они оба уже стоят у кресла. Смотрит хмуро.

Пристыженный недопустимым поведением, я достаточно быстро оказываюсь рядом.

— Доктор Каллен, — второй раз повторяет Уотнер, — проведет ваш осмотр. Он лучший из наших интернов, и вы можете доверять ему так же, как и мне.

Неожиданная хвалебная речь. Я теряюсь.

Девушка прижимает руки покрепче к телу и отрывисто кивает. Ее лицо пылает, и на шее тоже уже проглядывают красные пятна.

Первый пункт в плане осмотра: грудь. Честно, я впервые не представляю, как буду это делать. Мысли, черт бы их побрал, путаются рядом с ней.

— Выпрямитесь, пожалуйста, — мой голос звучит глухо, но девушка слушается. Становится ровно, опустив руки по швам и вздергивает голову. На мое лицо не смотрит и на доктора Уотнера тоже, хотя я уверен, больше бы ей хотелось попасть к нему. Карие глаза — куда теплее и темнее моих — рассматривают солнышки из бумаги, украшающие нашу западную стену. Дочь моего наставника принесла их в прошлое воскресенье.

Я прикасаюсь к упругой коже, и она вздрагивает. Я подвожу вторую руку под первую и она едва ли не морщится. Доктор, наблюдающий за нами, на самом деле смотрит только на меня. И его внимательный, серьезный взгляд отрезвляет.

В кабинете я — не мужчина. Я врач. И я обязан делать свою работу игнорируя потребности, желания и все прочее, что мешает делу. Это непреложное правило, а я уже в первый день начинаю его забывать. Он напоминает как раз об этом. Об этом говорят его глаза.