Солнце позолотило воду, рубку катера, мух. Лосиные мухи необыкновенно размножились и почему-то не покидали нас. Внимательно осматривал их. Как маленькие Пегасики с крыльями. Вдруг раздвигали хитиновый панцирь, вскидывали мутные крылышки, потом неряшливо их складывали — из-под чехла выбивались, как ночная рубашка из-под пальто.
Валялись с Никитой на корме. Дивный вечер. Лето выпускало свои прелести впереди себя. Только еще май кончается, а такая красота! Воду снова пухом закидало. И вдруг!.. Теперь «теплый снег» на воде раздвигала кастрюля! Под парусом к нам плыла! Никита возбужденно схватил подсачник, вытащил ее из канала.
Мачта стояла в густом супе, на парусе было написано: «Эй! Дураки!» — и прилеплены фотографии наших жен. Отыскали нас! Причем без труда. Знали, что далеко не уплывем. Не ошиблись!
В полном молчании съели суп.
— Ну что… сдаемся? — как более мужественный, сказал я.
— Нет! — в отчаянии Никита вскричал. Свалился в каюту, выскочил оттуда с ружьем. Вскинув стволы, выстрелил. «Бурлаки», спящие на берегу, не пошевелились.
Зато мухи все враз затрепетали крылышками — и подняли нас! Катер оторвался с легким чмоканьем от воды, лопнул канат. Сперва мы прямо над пухом летели, потом стали забирать выше, перевалили приземистый амбар с черной надписью «Деготь. Совковъ». Летели по Вознесенскому проспекту, на высоте машин. Оттуда глядели на нас, зевая. Подумаешь — в Петербурге-то! не такое видали.
Пролетели между Эрмитажем и Адмиралтейством. Самый широкий разлив Невы, за ней — Ростральные колонны с пламенем наверху. Сегодня же День Города! вспомнил я.
Мухи к солнцу начали поднимать. Туда еще рано нам… на воде охота пожить! Никита выстрелил из второго ствола — и мухи нас отпустили, и мы с размаху шлепнулись в воду, как раз на развилку между Большой и Малой Невой, где спаренные, раскачивающиеся два буя обозначают водоворот, свальное течение. Но нас не замотать! Врубили мотор — и вырулили на фарватер. Ну и ветер тут! Мы подходили к Петропавловке. Волна, просвеченная солнцем, вдарила в грудь Никиту за штурвалом, промочила его насквозь и выскочила за плечами его золотыми крыльями, как у ангела на шпиле. Плывем!
Вот отсюда, от Петропавловки, где стоит ботик Петра, начинаем отсчет! Недавнее — липкие объятья бомжей, вонь винища — больше не волнует нас. Теперь лишь великое нас влечет! Троицкий мост с роскошными «канделябрами» нависал впереди. Влево лукаво манила Кронверка… Хватит! Были уже Кронверка, Карповка с их лукавыми извивами… Оттуда уже приходила зараза, загубившая нашу предыдущую экспедицию месяц назад. Хватит того, что из-за этой Кронверки мы потеряли друга, нашего любимого Игорька, и теперь вышли в плавание без него. Хотя и до той роковой экспедиции первое облачко набежало уже…
А было хоть когда-то безоблачное время?.. Да! Сколько счастливых дней мы провели в мастерской Игорька в сером конструктивистском доме на Карповке! Игорек, промграфик на нашем предприятии, имел не только свободное расписание, но и свободную мастерскую… Немудрено, что счастье надолго поселилось там! Игорек рисовал, потом травил микросхемы в плоских ванночках с ядовитыми кислотами, напылял электролизом в растворах микроконтакты, рисовал макеты, буклеты — и на этом нежилом этаже (задуманном строителями светлого будущего как солярий, но потом накрытом крышей) Никита тоже любил размешивать свои могучие химизмы, созданные для пальбы ими из пушек по облакам ради чистого неба или, наоборот, проливных дождей по теме «Затруднение наступления сил противника». Великие замыслы реяли там! Но не только великие: иногда там слышался женский смех… как известно — злой враг великих замыслов. Одна из прелестниц, покидая нас на минуту, случайно задела плечиком пальто хозяина, висящее на гвозде, — и этот добротный, многотонный шедевр из настоящей кожи, доставшийся его деду, военному моряку, по американской помощи, называемой ленд-лиз, в благодарность за сопровождение его крейсером американских судов, везущих нам в военное время тушенку и какао… это пальто, символ эпохи, рухнуло в ванну с ядовитым раствором и мгновенно растворилось. Ничего удивительного — состав был создан для «травления» металлов — а тут нежное, хоть и добротное пальто. Ясное дело. Она и сама обомлела, увидев, как исчезло пальто, — лишь легкое облачко повисело в растворе — и тут же он снова сделался абсолютно прозрачным!.. Только что была вещь, и какая! И вот — нет ее. Красотка задергалась. Куда ей теперь идти? И имеет ли вообще она теперь право ходить — может, обязана застыть изваянием, памятником вине и раскаянию? Повисла тишина. Некоторое время еще Игорек улыбался — столько, насколько хватило сил, но когда силы кончились — гаркнул так, что стекла задребезжали:
— Иди!
— К-куда? — прошептала губительница. Мы смотрели на Игорька — неужто эта светлая, добрая личность, тот, кого мы так любим, «потеряет лицо»? Пальто — оно, конечно же… Но — мы? Неужели растворилось и счастье?
— …Куда шла, — ровным, но безжизненным голосом произнес Игорек, и его остренький носик покраснел, что означало близкие слезы. Она тихо, стараясь не брякать, закрылась там и сидела, сколько могла — но сколько можно выдержать, тем более слыша эту тишину?
