Слушал новость сию, тихо скрежеща когтями по полировке стола, оставляя глубокие борозды, полные древесной трухи. Вот куда это годится? Я тут весь в страдных хлопотах по хозяйству, экономлю каждую минуту — то сенокос тебе, то зябь уж поспела, то обмолот ржи опять же. А ещё ведь надо и жаворонка на рассвете успеть услыхать! Для души. Мда… мы, стало быть, тут в трудах-заботах, пот не успеваем утереть, а оне в номерах съёмных глотку себе почём зря деруть.
Да только вот какой особый фокус я тут вижу — а какие же ныне, господа, зело пакостные номера на заезжих дворах делают-то, а? Чуть спляшешь иль споёшь, и либо микроб подлый на тебя нападёт, либо станового пристава враз кличут. Вот раньше-то бывалоча, в корчму какую нарочно ни завернёшь, чаю там спросишь. Чаю чёрного, байхового, из страны китайской контрабандою везённого. Укажешь девке молодой, статной, дочке корчмаря, сварить зелье с умом изрядным и прилежанием нужным. Да стребуешь у неё себе под чаёк расстегаев с визигой и сковородочку мяса жареного с грибочками. Блинов непременно кликнешь себе гречишных. Со сметаною. Немного, горки три…
…После третьего самовара уж и упьешься-то в верхнесытку. Морду красную, взопревшую, рушником утрёшь, подбоченишься статно да как гаркнешь на всю корчму: «А ехал на ярмарку ухарь купец…» Ух!.. У мужиков, рядом сидящих, через то обычно икота случалась, бабы всенепременно пысались под себя, а в клетях холодных свиньи внепланово поросились. А с голосом и ничего. Всё, как и прежде, никакой хворь и не берёт, не одолевает.
А ныне всё не то. Нет, не то… Буду, видит бог, выводить паршивку из заразы из большого спорта на родные пажити!
