Мужская поваренная книга - [32]

Приехали с завода обретшие прах родственники. Впереди родственников и друзей покойного торжественно выступал Боря, и его подробно снимало телевидение. В руках Борис гордо нёс небольшой фанерный ящик из-под какой-то посылки, на котором сверху стояла его высокохудожественная шкатулка. Дурова, видите ли, оказалось значительно больше, чем ожидалось. Знаменитый дрессировщик уютно располагался сразу в двух емкостях. Так он теперь и захоронен, так как такой большую шкатулку, дабы вместить прах целиком, Боря зажал, а предложение Бори, пытающегося сэкономить, утрамбовать артиста в посылочном ящике поплотнее, а остаток выбросить, с гневом отвергла сама Дурова. Но, если вы думаете, что с похоронами всё закончилось, вы ошибаетесь.

— Коллега, — сказала мне наша главная хранительница. — Берите урну и восстановите её первоначальный вид. Замаскируйте шов, оставшийся от распиливания, и верните золотые изукрасы на место. — А знаете, коллега, а в ней что-то гремит. Там внутри что-то осталось. — Что?!! — Ну откуда я знаю. Что-то негорючее. Может, череп или какой-нибудь кардиостимулятор. — Вскрывай!

Внутри урны лежала круглая бирка из шамотного кирпича с надписью на ней «МХК-10». Видите ли, такие бирки кладут с телом в печь, дабы вы ненароком не получили порошок от чужого родственника. После длительных совещаний решили не оставлять бирку внутри запаянного вазона, вдруг подумают, что Дуров всё ещё частично с нами. Моё предложение выкинуть не прошло — это же теперь исторический раритет «Бирка Дурова». Было принято соломоново решение: бирку прикрутить на контровочной проволоке к урне и опломбировать. Так теперь и хранится в музее урна с биркой на боку. Сходите, гляньте в запасники музея. Она всё ещё там.

В семь пятьдесят эсэмэс: «Я уже в гостинице». Фу-у-ух… Фсё! Все живы, всем спасибо, расходимся!

Молоко с печеньем

Сидеть за столом в фондовом отделе, вымучивая из себя квартальный отчёт о проделанной работе, было тоскливо. Меня, наивного дурака, щедро рассыпая хлебные крошки тропинкой сладких обещаний, выманила обманом из глубоких реставрационных казематов на свет божий под очи начальственные наша мудрейшая Главная Хранительница. Заманив зело дикого, но очень доверчивого меня в отдел, она коварно подпёрла входную дверь бревном угроз:

— Выбирай! Или отчёт вот прямо сейчас мне на стол, и тогда в награду в углу отдела на полу тебя всегда будет ждать мягкая подстилочка, блюдце тёплого молока и жменька вкусных печенек, или…

Тут она так сверкнула пламенными очами, что выяснять подробнее значение «или» совершенно расхотелось, и я малодушно сел медленно выдавливать из себя по капле отчёт. Впрочем… Последние полчаса я уже ничего не писал, а, стараясь быть как можно незаметнее, прислушивался к болтовне музейных дам.

— Ой, девочки, в грудях у меня теперь по утрам стеснение какое-то жуткое чувствуется, а пониз живота наоборот, всю прямо распирает, — говорила хранительница отдела стекла и фарфора.

— Да-да, у меня совершенно тоже самое, только наоборот! По вечерам в грудях всю распирает, а внизу такое стеснение делается, как будто молодой Ален Делон за жопу меня ручищей своей по-пролетарски крепко взял, — вторила ей её лучшая подруга, хохотушка и умница, старший экскурсовод музея.

Обе они были серьёзнейшие статные леди из водочной секции. Это собственного изобретения вашего покорного слуги классификация музейных див. За общими праздничными музейными застольями все дамы, невзирая на научные степени, вражду отделов и личные пристрастия чётко делились на два лагеря.

Девицы помоложе и понаивнее, падающие в глубокие обмороки от слова «член» и ещё верящие в любовь, рыцарей и первый поцелуй, располагались в винной половине длинного праздничного стола. Там курились тонкие ароматизированные сигаретки, хлопали пробки шампанского, лилось в бокалы полусухое и прочие несерьёзные напитки. Закусывали они исключительно штучными тонкими ломтиками сыра и оливками.

Дамы же постарше и помудрее, говорившие, что любовь придумали паскудники французы с исключительной целью — не платить, сидели в водочной секции. Они с густопсовым романтизмом уже давно свели все счёты и, понимая, что мужчина — это всего лишь просто уютное украшение домашнего интерьера, употребляли исключительно беленькую, заедали её обильно жирным и курили крепчайшие папиросы.

Делением мест за столом дело не ограничивалось. Линия фронта проходила куда как философичнее. Как-то зайдя в фонды и спонтанно решив встряхнуть это сонное царство учёта и систематизации, я глупо пошутил:

— Милые дамы, слыхали? А в «Дубках» снова сексуальный маньяк лютует!

Царство учёта всколыхнулось… Винная секция зажимала носики пальчиками, оттопыривала мизинчики и говорила: «Фу!.. Фи, как не культурно! Ах, насилие! Ах, жестокость! Ах, ночь и луна… Ах, а он свои жертвы прямо в губы целует? Ну… перед этим?..» Водочная же секция, непомерно оживившись, осаживала винную: «Дуры наивные, это же наш человек. У него наверняка и жена есть, и любовница есть, а ему всё мало. Он в парк идёт, он секса хочет!» И живо интересовалась у меня слухами о предположительном графике дежурства маньяка в парке. После, затеяв жаркий спор о способах применения женских хитростей для принуждения маньячилы к насилию сразу двух и более персон, чаровницы тут же перекинулись на обсуждение предпочтительных фасонов нижнего белья, наиболее удобного для действий насильственного порядка в лесополосах.