Мужская поваренная книга - [30]

Из-за таких милых пассажей пришлось придумать ей особый социальный статус — «Дочь покойного». И вообще всячески развлекать весь этот месяц ожидания. Вышибать, так сказать, нежным тонким английским юмором прочь тоску-печаль.

— Как ты думаешь, цинк будем вскрывать? — спрашивала, беспокоясь, она у меня. — А зачем? Уверен, там есть смотровое застеклённое оконце, дабы налюбоваться напоследок. А внутри папа в парадном кителе и с пучком петрушки во рту, а вокруг веером — маленькие копчёные китайцы.

Долго иль коротко, но грузовик с тестем всё-таки прибыл. Три хмурых и небритых, измученных долгой перевозкой мужичка сидели в кузове на фанерном ящике. Они помогли сгрузить ящик. Уж китайцы так расстарались или вояки, уже неизвестно, но цинк был упакован в бакелитовую фанеру. Её мы с мужиками расколотили и отбросили на газон. На предложение «зайти и помянуть» мужички ответили энергичными отрицающими жестами. А один из них, пыша на меня великолепным многодневным амбре, ответил:

— Не обессудь, дружище, но нет. Месяц уже в дороге поминаем. Дома нас ждут… Уж не чаяли и сами живыми добраться, — и, показывая пальцем мне за спину, добавил. — Ты вон лучше за добром своим приглядывай, а мы пойдём, пожалуй.

За моей спиной невесть откуда возникший наш хозяйственный хлопотун управдом уже занимался приватизацией вкусной фанеры.

— Смотрю, валяется… А хорошая такая фанера… Вам же она уже, поди, и не нужна?..

Успокоенный моим заявлением, что мы не будем пускать папин деревянный бушлат на полезные в быту полочки, он, совершенно счастливый, поволок фанеру в свои секретные управдомные закрома. Цинковый гроб оказался слишком велик для наших малогабаритных лестниц и дверей и был оставлен на ночь, водружённым на два табурета, под козырьком подъезда. Дискуссию о нужности торжественного ночного караула при гробе или нет решили в пользу караула. Как пить дать, сопрут ночью папу любители народного творчества на полезные поделки из оцинкованного листа. Всю ночь вразвалочку ходил дозором вокруг печального одра. Частенько забегал на минутку домой — пропустить стопочку. Водка не брала совершенно — голова была ясная, зато звёзды стали больше и светить принялись ярче. Ближе к полуночи, на исходе второй полбанки при виде шарахающихся от испуга таким нечаянным мавзолеем поздних прохожих уже начинал печатать строевой шаг, выполнять ружейные приёмы с воображаемым карабином и тихонько покрикивать: «Стой! Кто идёт?» Утром веселье продолжилось. Цинк не захотел влезать поначалу в задний люк ПАЗика, а на кладбище после того, как отогнали пьяного могильщика, который на автопилоте пытался заколотить гвозди в несуществующую крышку, гроб не помещался в стандартную яму.

В шесть сорок пять ещё эсэмэс: «Стоять будем долго. Нас заберут автобусами». Кряхтя, поминая пословицу «Маленькие девочки — маленькие проблемы, большие девочки — ваапще атас!», вскочил. Далее уже как по накатанному — чарка, чарка, кофе, выпил, успокоился. Ожидая новых спасланий, уже не ложился. Сидел, глядя на поющих за окном прелестных пичужек. Руками же неосознанно делал движения, каковы обычно бывают при отрывании голов маленьким симпатичным и очень любимым существам. И размышлял…

Тут ведь вот ведь штука какая — чем дальше от нас, родимых, покойный, чем не роднее — тем веселее. Тем явственней вся трагикомичность ситуации:

— Да, да. Сдвинь этот вазон вбок и засунь на его место вот этот сундучок.

Я стою на стремянке под самым потолком подвального музейного хранилища и под чутким руководством хранителя древностей навожу порядок на стеллажах.

— Это же не вазон? — Ой, ну и что? Выглядит как вазон, ведёт себя как вазон — стало быть, вазон. — Странные какие-то ныне у вас вазоны. Из патинированной бронзы, сверху запаянная крышка с круглой пупочкой. И почему это на вазоне сбоку рамочка с дубовыми листьями из золота с фотографией Дурова и под ней золотая же табличка с надписью «А.А.Дуров 1887–1928»? — Да потому, что это не совсем вазон. Это урна с прахом Дурова.

Вот тут я, мягко сказать, немного пришалел. Нет, поймите правильно. К тому, что в музее может храниться абсолютно всё, я уже как-то привык. Но прах? Пусть даже известного человека? Кто-то явно остался без поминальной оргии. Методом осторожных опросов выяснились прелюбопытнейшие факты. В 1928 году Дуров во время гастролей охотился под Ижевском. Как гласит официальная версия: «А. А. Дуров с клоуном Биль-Вилем и тремя жителями Ижевска отправился в лес на прогулку. В ста метрах от шоссе Дурова позвал незнакомый Глазырин, который разбросал вокруг себя старую шерсть зайца. Дуров подошёл, раздался выстрел, и артист был убит». Вот такая душераздиральня — клоун Биль-Виль рыдает безутешно из глаз струйками воды, а коварный крестьянин Глазырин злобно хохочет с обрезом в руках. Благодарные ижевцы скоренько отправили тело почему-то в Москву, там артиста превратили в чудесный серый порошок и, засыпав его в симпатичный вазон, привезли в Таганрог и вручили жене. Помните эту байку?

— А Вася скоро с охоты придет? — Скоро. — Да фиг вам скоро. Ребята, заноси!

Верная же супруга, не будь дурой, не стала прикапывать кормильца, а живенько устроила у себя на дому пантеон имени его, и стала брать за посещения деньги. Представляете себе? Во главе стоит главный экспонат — артист в нарядном весёленьком вазоне с позолотой, а вокруг дрессированно резвятся его четвероногие питомцы. И в память о любимом артисте исполняют любимый аттракцион Дурова «Собачья свадьба».