Мой дом — не крепость - [64]

Кое-как мне удалось выпросить армейские штаны и ватник у одного из санитаров. На ноги он дал мне калоши и шерстяные носки. Загодя, днем я проверил, как открывается окно в уборной, когда стемнело, там же переоделся и, отдав халат и шлепанцы Федосову, которому мне пришлось довериться, с его помощью вылез на улицу. Зиночка в ту ночь не дежурила.

— Голову-то не застудишь? — с грубоватой заботой в голосе спросил он.

— Нет. Тут рядом, — сказал я. — Закрывай.

— Как договорились, — буркнул он мне вдогонку. — Через час стукнешь…

— Ладно.

Под ногой хрустел снег. В первый момент у меня закружилась голова от свежего холодного воздуха. Проехали сани. Возница, удаляясь, повернул голову, видимо удивленный моим нелепым видом.

Я толкнул калитку, которая сразу открылась и заскрежетала, покачиваясь на ржавых петлях. Собаки нет. Это хорошо.

По рассказам Зиночки я знал, что ее дверь — вторая справа, как поднимешься по деревянной лесенке на широкую открытую веранду, опоясывающую дом с двух сторон.

Взойдя наверх, остановился у двери и перевел дух. В мыслях у меня был полный кавардак. Зачем я пришел?..

В доме — тихо, ставни закрыты. Может, ее нет? Было мгновение, когда я уже готов был отказаться от своей затеи и удрать, пока не поздно, но покачнулся и, стараясь удержать равновесие, гулко стукнул палкой об пол.

— Кто там?

Голос Зиночки. Сонный. У меня вместо ответа вырвался еле слышный хрип:

— Это я. Женя.

Было довольно темно, и я не мог как следует разглядеть выражения ее лица. Но мне показалось, что она испугана.

С минуту мы молча стояли друг перед другом. Наконец она тихо и грустно произнесла:

— Входи. Чего уж…

Пропуская меня вперед, Зиночка сняла что-то с вешалки и накинула на себя. «Шинель», — машинально подумал я, уловив сухой запах сукна.

Зиночка зажгла свечу и отошла в окну, подальше от света.

— Садись. Вон стул.

По дороге сюда я твердил про себя первые слова, которые ей скажу, — что-то о ее непонятном мне поведении, о том, с какой стати она прячется, но сейчас они начисто вылетели у меня из головы.

— Я… ты…

Она встретила мой умоляющий о помощи взгляд и отвернулась, зябко кутаясь в шинель.

И тут я увидел.

Не знаю как  э т о  раньше не бросилось мне в глаза. Шинель была большая, долгополая, на плечах — лейтенантские погоны. Мужская шинель.

Похолодев, я оглядел комнату.

Разобранная постель под серым байковым одеялом, такая же, как у нас в палатах, темный платяной шкаф со следами былой полировки, стол, вытертая клеенка на нем, а над кроватью — офицерская фуражка с эмблемой артиллериста.

— Как же это?.. Зина…

Я встал, уронил палку и, наверное, упал бы, если бы она не подскочила и не поддержала меня своими сильными руками, знакомо пахнущими карболкой.

Я плохо соображал. Кажется, Зиночка обнимала меня, гладила мои волосы, что-то шепча и плача навзрыд и уже не обращая внимания, что на ней все распахнулось и она прижимается ко мне в одной полотняной рубашке, под которой ничего нет.

— Кто он тебе? — с неожиданной злостью спросил я.

— Женечка, родной, успокойся. Я все объясню…

Но я уже ненавидел ее. Люто, смертельно ненавидел за обман, за предательство и, ослепленный обидой, не мог и не хотел остановить подступающий к горлу комок ярости.

— Не надо мне твоих объяснений! — заорал я, сделавшись вдруг наглым и жестким, словно меня подменили. Оторвал ее от себя и потряс за плечи. — Тебя не устраивает такой слюнтяй, как я? Да? Говори! Тебе подавай нахального кобеля, чтобы не соскучилась? Думаешь, я не могу? Еще как смогу, будь уверена! — дрожа от злобы, я грубо схватил ее правой рукой за грудь, трепетавшую под рубашкой, и впился поцелуем в ее полуоткрытый рот. Мы оба упали на кровать, и в ту же минуту меня пронзил нестерпимый стыд: «Что же я делаю?!»

Я отпустил Зиночку и заплакал, зарывшись лицом в подушку.

— Женечка, милый… ну, зачем так убиваться? Ты умный, хороший… Сколько еще девчат по тебе сохнуть будет, — голос Зиночки прервался. — Ты ведь не мой… не мой кусок, я уж знаю… Куда мне до тебя… А он… а он…

Долго она меня утешала.

Разбитый, опустошенный, даже тогда я чувствовал ее правоту.

Дело не в Зиночке.

Мне нужен был кто-нибудь, потому что вокруг шла война и лилась кровь, а девятнадцать лет — это девятнадцать лет!

И все-таки спасибо ей!

За то, что не убила во мне юношеской чистоты, за то, что дарила мне в то нелегкое, неласковое время женскую привязанность и тепло.

Будь счастлива, Зиночка!..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Второго января хоронили Ивана Никаноровича Влахова. Без особых церемоний, без музыки, но народу собралось много. Были почти все одноклассники Пети, жильцы его дома, соседи умершего, а из учителей пришли Ларионов, физик и пионервожатая Лида.

Стояла промозглая сырая погода, улицы покрыл гололед. Серое небо низко висело над городом, неподвижное и пустое. Безветренно, тихо, прохожих мало. Даже непоседливые вороны угомонились и не летали стаями с места на место, а, втянув клювы, безучастно застыли на ветках, как аппликации, вырезанные из черной бумаги. Шел редкий медленный снег, забеливал крыши, лепился к голым деревьям и, подтаивая на теплой коре, расписывал ее темными мокрыми подтеками.