Мой дом — не крепость - [22]

— Чему вы смеетесь?

Она молча показала ему глазами.

— Природа, — улыбнулся он. — При появлении особы другого пола любая птаха чистит перышки…

— И вы — тоже? — вырвалось у нее.

Он стал с нею рядом на неширокий выступ, протянувшийся под водой вдоль стенки бассейна, и, не раздумывая, ответил:

— Конечно. Может быть, не так заметно, не так примитивно. Это не подконтрольно сознанию. Павлин распускает хвост, олень трубит и гарцует, кот выгибает спину дугой, человек… человек — создание хитрое, но тут ему редко удается придумать что-нибудь новенькое… Возле хорошенькой девушки каждому хотелось бы казаться сильнее и умнее, чем он есть в действительности. Так что не осуждайте бедных дистрофиков…

Оля покраснела и поплыла, с наслаждением окуная загоревшееся лицо в прохладную воду. Герман остался у стенки, наблюдая за ней.

…Домой шли из Долинска пешком. Было уже темно. Под ногами шуршали опавшие листья. Сченснович много говорил, рассказывал разные разности.

— В сущности, я неудачник, — сказал он, отвечая на какой-то ее вопрос. — Института не кончил: сам ушел. Может, по глупости. Мотался. С детства хотелось всего по полной тарелке, да не вышло: немного рисую, немного спорта… Пробовал писать — самому показалось вымученно и негодно. — Помолчав, он вдруг сказал: — Расслабьтесь, Оля. Не надо так злоупотреблять своими тормозными ресурсами. Вы — как до отказа закрученная пружинка. И давайте все сразу поставим на свои места: мне от вас ничего не нужно и не стоит меня бояться.

Она хотела вспылить, но вместо этого согласно кивнула. В который раз, находясь рядом с ним, она поступала вопреки первому побуждению.

— Хорошо. Я попытаюсь. Но страх тут ни при чем. Я не знаю…

Они вышли на старую липовую аллею. Сейчас здесь было сумрачно и таинственно. В рассеянном свете фонарей, горевших внизу на дороге, спускающейся к озеру, кряжистые, тяжелые стволы лип, фантастически искривленные, многорукие, исполосовали все вокруг беспорядочно сплетенными тенями.

«Там, внизу, мы с ним познакомились», — подумала Оля и удивилась: мысль эта как будто относилась вовсе не к ней, а к кому-то другому.

— Значит, вы взволнованы маленьким отступлением от стереотипа, — сказал Сченснович.

— От какого?

— Каждый из нас привыкает к определенному порядку вещей. В вашей жизни это — школа, уроки, дом, ваши близкие и друзья… Ровесники. И вдруг — несколько скоропалительное знакомство с таким стариком, как я, купанье при ярком свете и эта прогулка в темноте!

— Пожалуйста, не препарируйте меня, — попросила она полушутя-полусерьезно. — Я знаю, вы умеете. Когда вы начинаете говорить так, я чувствую себя бабочкой, наколотой на булавку.

— Простите, бога ради. Дурная привычка. Вечно копаюсь в самом себе. Иногда не замечаю, как нарушаю чужую границу…

— И не рисуйтесь, — храбро сказала она. — Сколько вам лет?

— Двадцать три.

— Ну вот. Зачем же вы называете себя стариком?

Он взял ее под руку и тихо рассмеялся.

— Так его. Ату его!.. И правильно! Молодец, Оля. Я же говорил вам, что все мы, мужики, на один манер: возле хорошенькой девушки у нас обязательно отрастает павлиний хвост…

— Я не то хотела сказать.

— Вы были абсолютно правы. Мне двадцать три. Но с вами я вовсе не чувствую себя стариком. Именно это мне и хотелось услышать от вас… Словом, обещаю впредь не интересничать.

Несколько минут шли молча. Сченснович по-прежнему держал ее за руку чуть повыше локтя, хотя они уже выбрались на освещенное место… О чем-то задумавшись, он смотрел себе под ноги. Он мог вот так замыкаться и уходить в себя в любом обществе, посреди самого оживленного разговора, и так же неожиданно возвращаться и продолжать говорить, как будто ничего не произошло и не было никакой паузы.

Стало прохладнее. Снизу, с реки, потянуло сыростью и запахом дыма: в оранжерейном хозяйстве жгли сухие листья. Оля освободилась от его руки, затянула молнию на куртке до самого подбородка.

«Странный, — подумала она. — Зачем я поехала в бассейн?»

— А знаете, Оля… стереотип — это довольно любопытно, — вдруг сказал Герман, и она не сразу сообразила, о чем он. — Всякий человек испытывает непреодолимое тяготение к стандарту… раз и навсегда данному или выдуманному, изобретенному в результате опыта. Начать с малого — одежда, прическа, устройство жилища, еда, а потом уже и весь образ жизни, взгляды, привычки, вкусы и составляют некий стереотип, которому следует человечество с теми или иными поправками на эпоху, политику и географию. Правда, одни меньше, другие больше подвержены его власти. Есть, по-моему, два полюса: сумасшествие и гениальность. Безумец так же далек от нормы, как и человек гениальный, хотя состояния эти совсем разные. И самое интересное… Вы не слушаете меня?

— Нет, что вы! Я слушаю. Это так непохоже на все, что я слышала до сих пор.

— Так вот, милая девушка, — увлекаясь все больше и повышая голос, продолжал он. — Самое интересное состоит в том, что чем сильнее тяготеет человек к какому бы то ни было шаблону, тем он бесцветнее. Чем слабее — тем он ярче, заметнее.

— Индивидуальность — одно из главных достоинств человека, — вставила Ольга и мысленно выругала себя: зачем ему нужны школьные прописи.