Мой дом — не крепость - [24]

Шрифт
Интервал

Вот, пожалуйста, лишнее доказательство, что писатель из меня никакой: начал с машины, а кончил Пегасом.

В последние дни я с беспокойством присматриваюсь к Алексею. С ним творится неладное. Молчит. Потерянный какой-то. Стал изменять своей обычной аккуратности: забывает причесаться, застелить за собой постель. Мои попытки вызвать его на откровенность пока ни к чему не приводят. Насколько Танька раскрыта — вся нараспашку, — настолько он замкнут и недоступен. Смотрю на него и вспоминаю собственное детство.

Кстати, в прошлый раз я остановился на своем поступлении в школу. С него и начну.

На всю жизнь осталось во мне тягостное воспоминание о невыносимых днях знакомства с тем чужим и, как мне казалось, враждебным, что в наших учительских отчетах и планах именуется классным коллективом. Сколько слез я пролил в горьком одиночестве, прячась от близких, чтобы они не увидели, не поняли моего состояния, прежде чем уразумел и принял неписаные законы товарищества, прежде чем стал его полноправным членом!..

До школы, даже при моем тепличном воспитании, были, конечно, и у меня встречи со сверстниками, главным образом детьми наших знакомых, которых приводили их родители, бывая у нас в гостях. Были и прогулки, но строго регламентированные и почти всегда со взрослыми. А если меня отпускали одного, то один я и гулял, и возвращался, отчитываясь потом перед матерью за каждый свой шаг.

Воображение стало моим прибежищем, заменило друзей, приятелей и все остальное, без чего не обходится обыкновенное детство.

Разгуливая весной, после паводка, по заливным лугам, забрызганным россыпью ландышей (мы жили тогда в захолустном деревянном поселке Растяпино, на Оке, — теперь, кажется, город Дзержинск), я воображал себя то новоявленным Робинзоном, отыскивающим своего Пятницу, то красным партизаном, которому нужно незаметно проникнуть в белогвардейский штаб. Последний вполне могли изображать растяпинские женщины, истово колотившие валками груды белья, сложенные у самой воды на досках заброшенной пристани, или кучка степенных рыбаков, столпившихся у лодок и деловито раскуривающих самодельные вишневые трубки.

Бродя по немощеным пыльным задворкам, я добирался до проезжего тракта и, наблюдая за снующими по нему машинами, пытался различать «выражение их лиц» — напыщенных и самодовольных — у пузатых, громыхающих крыльями автобусов; глуповато-задорных — у старых, мелькающих колесными спицами американских лимузинов; добродушно-бесхитростных — у грузовичков «АМО» — первенцев нашей молодой автомобильной промышленности.

Часто детская фантазия уносила меня в заморские страны. Я садился где-нибудь на пенек или на груду неошкуренных сосновых бревен и застывал, безучастный ко всему, что происходило вокруг.

И тогда обшарпанные серовато-сизые от проселочной пыли тополя, шептавшиеся с ветром у края дороги, превращались в стройные финиковые пальмы, надежно вросшие корнями в африканский песок; блестевшая на майском солнце величавая вода Оки — в прибрежную голубую лагуну, а небольшой холм на лугах, еще окруженный водой, — в коралловый остров.

Я высаживался на его зеленеющем боку, сходил по скрипучему трапу с борта парусной шхуны — бородатый, бронзовый от южного солнца шкипер, косая сажень в плечах, в окружении своих головорезов-матросов и вступал в потасовку с воинственными аборигенами. Почему-то из зарослей свистели томагавки, хотя я отлично знал, начитавшись Купера и Буссенара, что индейцы — это в Америке. Расколотив краснокожих, я освобождал плененную ими белокурую красавицу и, выкурив трубку мира в кругу вождей племени, поселялся с ней на атолле.

В моей романтической голове возникали все новые варианты, в зависимости от того, какой авантюрный роман я одолел накануне. К девяти годам читал я не по возрасту много и достаточно бегло, в буквальном смысле слова глотая книги. Но об этом — после.

Надо ли говорить, что столкновение с живой, не придуманной жизнью отозвалось на мне довольно болезненно.

Было чистое августовское утро, когда меня переодели в специально сшитые по такому торжественному случаю короткие вельветовые штанишки и курточку: в сочетании с русыми кудрями и голубым взглядом — ни дать ни взять маленький лорд Фаунтлерой[1], — и отец повел меня в школу «держать экзамены». Я должен был с «осенниками» написать диктовку, решить задачку и пару примеров, чтобы меня приняли в третий класс.

В диктанте не было ни одной ошибки (да здравствуют «Записки охотника»!), а с задачей и примерами я разделался в пять минут, потому что уже знал дроби и начатки алгебры, так что все эти ящики с яблоками и простые арифметические действия не составляли для меня никакого труда.

Учительница — Татьяна Генриховна Цише — немка по происхождению (в войну ее соотечественников, живших в Советской России, называли фольксдейче), полная женщина лет пятидесяти пяти, с властным голосом и брезгливым выражением на одутловатом лице, увидев, что я сижу без дела, спросила:

— Мальчик, почему ты не работаешь?

Я встал и сейчас же покраснел до самых ушей.

— Вы… мне не дали, что решать дальше…

— Ты все закончил?

— Да, — испуганно пролепетал я.


Рекомендуем почитать
Взвод

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Орлиное гнездо

Жизнь и творчество В. В. Павчинского неразрывно связаны с Дальним Востоком.В 1959 году в Хабаровске вышел его роман «Пламенем сердца», и после опубликования своего произведения автор продолжал работать над ним. Роман «Орлиное Гнездо» — новое, переработанное издание книги «Пламенем сердца».Тема романа — история «Орлиного Гнезда», города Владивостока, жизнь и борьба дальневосточного рабочего класса. Действие романа охватывает большой промежуток времени, почти столетие: писатель рассказывает о нескольких поколениях рабочей семьи Калитаевых, крестьянской семье Лободы, о семье интеллигентов Изместьевых, о богачах Дерябиных и Шмякиных, о сложных переплетениях их судеб.


Мост. Боль. Дверь

В книгу вошли ранее издававшиеся повести Радия Погодина — «Мост», «Боль», «Дверь». Статья о творчестве Радия Погодина написана кандидатом филологических наук Игорем Смольниковым.http://ruslit.traumlibrary.net.


Сердце сержанта

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Саранча

Сергей Федорович Буданцев (1896–1939) — советский писатель, автор нескольких сборников рассказов, повестей и пьес. Репрессирован в 1939 году.Предлагаемый роман «Саранча» — остросюжетное произведение о событиях в Средней Азии.В сборник входят также рассказы С. Буданцева о Востоке — «Форпост Индии», «Лунный месяц Рамазан», «Жена»; о работе угрозыска — «Таракан», «Неравный брак»; о героях Гражданской войны — «Школа мужественных», «Боевая подруга».


Эскадрон комиссаров

Впервые почувствовать себя на писательском поприще Василий Ганибесов смог во время службы в Советской Армии. Именно армия сделала его принципиальным коммунистом, в армии он стал и профессиональным писателем. Годы работы в Ленинградско-Балтийском отделении литературного объединения писателей Красной Армии и Флота, сотрудничество с журналом «Залп», сама воинская служба, а также определённое дыхание эпохи предвоенного десятилетия наложили отпечаток на творчество писателя, в частности, на его повесть «Эскадрон комиссаров», которая была издана в 1931 году и вошла в советскую литературу как живая страница истории Советской Армии начала 30-х годов.Как и другие военные писатели, Василий Петрович Ганибесов старался рассказать в своих ранних повестях и очерках о службе бойцов и командиров в мирное время, об их боевой учёбе, идейном росте, политической закалке и активном, деятельном участии в жизни страны.Как секретарь партячейки Василий Ганибесов постоянно заботился о идейно-политическом и творческом росте своих товарищей по перу: считал необходимым поднять теоретическую подготовку всех писателей Красной Армии и Флота, организовать их профессиональную учёбу, систематически проводить дискуссии, литературные диспуты, создавать даже специальные курсы военных литераторов и широко практиковать творческие отпуска для авторов военной тематики.