Моряк из Гибралтара - [62]

Пьеро мастер на все руки. По воскресеньям его часто видят разъезжающим на американской машине, которую он купил почти даром и сам привел в божеский вид. Говорят, что у него нет постоянной женщины, но много случайных связей, в основном с клиентками — богатыми, праздными и неудовлетворенными женщинами. Но он не женат и живет один. Однажды Эпаминондас спросил его почему, и Пьеро сказал ему кое-что, что он с сожалением вынужден передать Анне: «У меня была когда-то одна,— Эпаминондас покраснел и громко хохотнул,— но она так прилипла ко мне, что мне не хочется все начинать сначала».

Мы посмеялись все вместе. Эпаминондас еще раз извинился.

С самой первой встречи Эпаминондас обратил внимание на Пьеро, отметив его необычность. Тогда еще он ничего не знал о нем, но все равно этот человек поразил его. Почему? Он не смог бы сказать точно. Может, из-за его походки, несколько отстраненной, медлительной, как у киногероя? Бесстрашия его как водителя? Успеха у женщин? Одиночества и тайны, которые его окружает? Непонятно, откуда взялся, его никто не знал.

Каждый день Эпаминондас проезжал мимо станции Пьеро — возил овощи на рынок в Монпелье. Он проезжал около одиннадцати часов вечера — Пьеро не закрывался до полуночи. Эпаминондас часто останавливался, и они немного болтали друг с другом. Но

Пьеро настолько неразговорчив («Тоже удивительно, разве не так?»), что за целые недели удавалось узнать совсем немногое.

Тем не менее, складывая отдельные разрозненные сведения, Эпаминондасу удалось составить достаточно четкое представление о Пьеро и его прошлой жизни. В течение шести месяцев он останавливался четыре раза в неделю («Раз надо, значит, надо!») на станции техобслуживания. Когда Эпаминондас узнал, что Пьеро в прошлом моряк, дело пошло быстрее. При каждой новой встрече у них вошло в привычку вспоминать тот или иной уголок мира, где они побывали. Таким образом Эпаминондасу удалось разговорить Пьеро. Тот момент, когда они заговорили о Гибралтаре, оказался решающим. Эпаминондас спросил у Пьеро, бывал ли он в тех местах. «Какой моряк,— ответил Пьеро,— не знает Гибралтара». Эпаминондас согласился с ним. «Как не знать»,— добавил Пьеро. И его улыбка показалась Эпаминондасу многозначительной.

Тогда все на этом и закончилось. Эпаминондас решил не торопить событий. Он вернулся к этому разговору только через восемь дней. Конечно, мог бы подождать еще, но его мучило любопытство.

«Прекрасное местечко, этот Гибралтар»,— осторожно начал Эпаминондас. «Как сказать,— ответил Пьеро.— Все зависит от точки зрения. Но стратегический пункт великолепный, выше всяких похвал».— «Ведь это необыкновенно красивое место».— «Не знаю, ничего не вижу в нем особенного». Говоря это, он улыбался странной улыбкой, более странной, чем в первый раз. Как описать ее? Есть вещи, о которых нельзя рассказать.

Но Эпаминондас заметил, что, когда речь зашла о Гибралтаре, Пьеро оживился, проявив какою-то заинтересованность. «Если возьмешь карту, то на входе в Средиземное море увидишь скалу, и тогда ты поверишь в дьявола,— сказал он потом,— или в Господа, это зависит от настроения».

Разве не странно, что пролив ассоциировался у Пьеро с чем-то сугубо личным?

Анна поднялась и поцеловала Эпаминондаса.

— Скорее всего это именно он,— сказал Эпаминондас, приободрившись. Потом однажды вечером услышал, как Пьеро насвистывает песню Легиона, что в известной степени подтвердило предположения Эпаминондаса.

Как-то раз Эпаминондас обнаружил неполадку в динамо-машине и остановился на станции. Случай показался ему достаточно удачным. Пьеро поверил, что поломка произошла только что, и он не может ехать дальше. «Если дело в подшипниках,— успокоил его Пьеро,— я разбираюсь в этом, надо посмотреть». И принялся за работу. Пожалуй, несколько нервозно, посчитал Эпаминондас. Он разобрал динамо. Подшипник оказался расплющенным, и он его заменил. По окончании работы Эпаминондас решил немного поговорить. «Прекрасное изобретение,— сказал Эпаминондас,— если вдуматься, я ничего не понимаю в этом».— «Это как и во всем другом. Надо знать ремесло». Пьеро сделал ударение на слове «ремесло», и Эпаминондас почувствовал какую-то отдаленную связь с убийством Нелсона Нелсона… «Тот, кто изобрел это,— продолжал Эпаминондас,— не король дураков».— «Может, и не король,— ответил Пьеро,— но я хочу спать». Эпаминондас извинился, что задержал его допоздна. Но сделал попытку еще немного поговорить с ним. «И все-таки это чертовски здорово придумано».— «Твои восхищения несколько запоздали. Это придумано двадцать лет назад. И вообще уже десять минут первого».

Конечно, это ни о чем не говорит, но в отказе продолжить разговор Эпаминондас видел еще одно доказательство.

Он закончил свой рассказ. Это все, что ему удалось узнать, сказал он. Он чувствовал себя обязанным и посчитал, что должен послать телеграмму, дабы любой ценой найти моряка из Гибралтара. Он еще раз извинился, что не смог добыть более убедительные доказательства, ибо, конечно, эти его доводы зиждутся в основном на интуиции, а не на фактах. Но, добавил он, и ими не следует пренебрегать.