Моряк из Гибралтара - [26]

— Подлец, подлец…

Произнеся это слово необходимое количество раз, она внезапно успокоилась. Ее глаза потускнели, и она сказала:

— Неужели ты думаешь, что твоя история с виноградом может кого-нибудь обмануть? Убожество.

— Успокойся,— сказал я, чтобы сказать что-нибудь.

— Неужели ты думаешь, будто никто не заметил, что этим ты хотел удивить ее. Глупец.

Я никогда не видел Жаклин такой. Передо мной была другая женщина. Сейчас она уже ни на что не рассчитывала и не надеялась.

— И так унизить меня, так унизить,— кричала она.

— Успокойся,— тупо твердил я.

— А людям наплевать на тебя,— зло бросила она, и после короткой паузы добавила со смешком: — И она плевала на тебя.

Я сразу же протрезвел, с интересом слушая ее. И она это видела.

— На что ты надеешься, идиот? — Она немного поколебалась и в завершение, как бы решив добить меня, сказала: — Нет, ты на себя давно в зеркало смотрел?

Меня охватило желание встать и посмотреть на себя в каминное зеркало. Но еще совсем сонный, я удовлетворился тем, что провел руками по лицу, дабы убедиться, что оно у меня на месте. Мне показалось, что я должен как-то защитить себя.

— При чем тут мое лицо? — сказал я немного уязвленный.

— Нет, на что ты надеешься, скажи мне?

Я отвечал ей неохотно, и ее больше раздражал мой тон, чем смысл слов.

— Я хотел бы наняться на яхту,— сказал я.

— Наняться к ней на яхту? Это еще зачем?

— Не знаю, да это и неважно.

— Что ты будешь делать на яхте, ты, который только и делал всю жизнь, что держал в руках конторские бумажки?

— Не знаю,— повторил я,— это неважно.

— Почему ты думаешь, что она возьмет тебя на яхту? Она берет к себе мужчин только затем, чтобы переспать с ними.

— Ты преувеличиваешь,— миролюбиво возразил я,— не только поэтому.

— Думаешь, найдется какая-нибудь дура, кроме меня, которая будет заботиться о таком кретине, как ты? Нет, ты видел себя, посмотри на свою рожу, ты видел ее?

Я встал, чтобы увидеть свою рожу в зеркале камина. А для вящего эффекта я незаметно принял бравый вид. Она заорала:

— Подлец!

Наверное, ее было слышно во всей гостинице.

— Да, я немного подлец,— сказал я,— извини меня.

В ее искаженном гневом лице я увидел что-то свойское.

— Ты вернешься со мной,— орала она,— ты поедешь со мной.

Неужели она еще надеется?

Я почувствовал, что могу поразвлечься. И все же я прервал ее.

— Нет,— сказал я,— я останусь. Что бы ты ни говорила, что бы ты ни делала.

Внезапно она успокоилась. Она угрюмо смотрела на меня, вдруг отдалившись и думая о чем-то своем. После длительного молчания она заговорила, но как бы сама с собой.

— Два года я таскалась за тобой и тащила тебя. Чтобы ты пошел в министерство, чтобы вовремя поел. Стирала твое белье. Твои рубашки всегда были такими грязными, а ты даже не замечал этого.

Я слушал ее внимательно, но казалось, что она не обращает на меня никакого внимания, а говорит лишь для себя.

— А сам я не ел?

— Благодаря мне ты не заболел туберкулезом.

— А мои рубашки, это правда?

— Все замечали это, кроме тебя. И в субботу, вместо того чтобы пойти в кино…— Она не могла продолжать. Закрыв лицо руками, она разрыдалась.— … я тебе их стирала.

Теперь я начал мучиться.

— Ты не должна была этого делать,— сказал я.

— И что тогда? Я должна была ничего не делать, чтобы ты заболел туберкулезом?

— Может быть,— сказал я,— это было бы к лучшему. И потом, ты могла бы относить рубашки в прачечную. Впрочем, это давало тебе возможность ощутить, что ты любишь меня.

Она не слушала.

— Два года,— причитала она,— два года жизни пропало даром.

— Почему же пропало,— сказал я,— хоть так и говорится, но это же неправда.

— Ну и что я получила в результате?

— В жизни вообще теряется много времени,— продолжал я,— и если бы все принялись страдать из-за этого, всем надо было бы покончить с собой.

Она задумалась. Ее лицо погрустнело. Она не только больше ни на что не надеялась, но даже успокоилась. Я не мог вынести этой тишины и заговорил:

— Во время каждого отпуска я надеялся, что произойдет чудо, и я найду в себе силы не возвращаться в министерство. И ты знаешь это.

Она подняла голову и чистосердечно спросила:

— Это правда? Министерство и я — одно и то же для тебя?

— Нет,— ответил я,— одно и то же — моя жизнь и министерство. Ведь ты же не мучаешься, работая в нем. А я не знаю, отчего у меня так.

— Интересным может быть все,— сказала она,— даже министерство. И даже ты, по существу, никчемный человек, глупец из глупцов, был интересен для меня в течение двух лет.

Она сказала это очень убежденно, без тени злости.

— Я что, самый глупый в министерстве?

— Так говорят.

— И как же тебя угораздило? — спросил я.

Я был искренен, как и она, и Жаклин поняла это. Но ничего не ответила.

Она так и стояла у камина.

— Не знаю,— сказала она наконец совершенно обычным голосом.

— Я никогда не задумывался об этом. Ты очень сильная.

Она бросила на меня недоверчивый взгляд, но увидела, что я настроен по-доброму.

— О нет…— сказала она и, немного поколебавшись, продолжила: — Я привыкла к тебе, вот и все, а кроме того, я надеялась…

— На что?

— На то, что ты изменишься.

Мы помолчали, а потом Жаклин спросила естественным тоном:

— Чудо, о котором ты говорил, эта женщина?