Моряк из Гибралтара - [13]

Река была широкой и спокойной. На правом берегу тянулись холмы с деревнями на склонах, на левом лежала равнина, засаженная оливковыми деревьями.

Поездка длилась очень долго. Когда мы достигли конечной цели нашего путешествия, уже совсем стемнело.

Автобус остановился у траттории, которая — я уже знал это — выходила окнами на реку. Я очень долго смотрел в ту сторону, в полную темноту. Я так много думал об этой реке, целых шесть дней и шесть ночей, больше, чем я думал за всю свою жизнь о чем-нибудь или даже о ком-нибудь.

Кроме всего прочего, я собирался сделать это темой моих разговоров с Жаклин, по крайней мере, до той минуты, пока не отойдет вместе с ней ее поезд. Это то, что должно было круто изменить мою жизнь.

Короче, я ждал целых десять лет, чтобы приехать на берег этой реки. Я все вглядывался в темноту и, хотя глаза мои устали, не мог оторваться от этого занятия.

В гостинице нас встретил пожилой человек. Он назвался Эоло.

— Как ветер? [4] — спросил я.

— Как ветер,— ответил он.

Он говорил по-французски. Я сказал ему, что мне посоветовал приехать сюда один молодой человек,— имени которого я не знаю, он каменщик, работает в Пизе. У него есть зеленый грузовичок, и он раз в две недели на выходные приезжает сюда к родственникам…

Эоло подумал немного, а потом понял, кто это. Он пригласил нас в беседку гостиницы и принес ветчину с пирожками, извинившись за скудность трапезы, ибо ничего другого не нашлось. Постояльцы уже отобедали и теперь собираются прогуляться или к морю, или по берегу реки.

Почти все ожидали начала танцев. Мы с интересом слушали, что он говорил, и молчали. Он тоже замолчал. Однако пока мы ели, сидел неподалеку и, заинтересованный нашим утомленным видом и молчаливостью, рассматривал нас.

После еды я попросил у него комнату и бутылку пива.

— Я так устал,— сказал я ему,— что буду пить прямо в постели.

Он понял, что нам нужна комната на двоих. Я не стал возражать. Мы пошли следом за ним. Комната оказалась узкая. В ней отсутствовал даже водопровод. Над кроватью висел полог от комаров.

Когда он вышел, Жаклин сказала:

— Все же было бы лучше остаться во Флоренции.

Я подумал, что, действительно, может, стоит рассказать, почему меня занесло в эту забытую Богом деревушку на берегу моря. Но как? Я не знал, да и не хотел знать. Я сказал ей только, что мы удачно добрались сюда. Поняв, что я очень устал и мне трудно даже говорить, она оставила меня в покое. Я выпил свое пиво. А затем, будучи не в силах даже помыться, лег и сразу же уснул.

Проснулся я, должно быть, часа через два. Во время жары такое со мною случалось каждую ночь. Вздрагивая, я просыпался по нескольку раз за ночь с ощущением, что спал очень много и чувствуя себя вполне выспавшимся. Заснуть снова было трудно, почти невозможно.

В бутылке еще оставалось немного пива. Я допил его, встал и подошел к окну, как делал это во Флоренции.

На другой стороне реки гремела музыка — танцы были в самом разгаре. Я больше не чувствовал усталости.

Луны я не видел, вероятно, она скрывалась там, за горой. Ночь казалась более светлой, чем тогда, когда мы приехали. Одно окно комнаты выходило на реку, другое — на море. Со второго этажа хорошо просматривались окрестности, особенно устье реки. Немного левее устья вырисовывался белый корпус корабля со слабо освещенной верхней палубой. Видимо, яхта американки.

Море выглядело спокойным, лишь его поверхность в месте впадения реки шевелилась мелкой, почти прозрачной рябью. Лента блестящей пены отмечала место встречи реки и моря.

Мне всегда очень нравились пейзажи такого типа: мысы, дельты, слияния рек, а особенно устья, места впадения реки в море.

Все деревни на берегу были ярко освещены. Я посмотрел на часы — еще нет одиннадцати. Снова лег. Вместе со мной под полог, где я не спал со времени моей жизни в колонии, проник комар. Он не говорил мне, что здесь есть комары. Похоже, здесь много комаров. Из-за реки. Но меня это не волновало.

Жаклин крепко спала, повернувшись ко мне лицом. Во сне она казалась очень маленькой, еще меньше, чем в жизни. Ее ровное дыхание ласкало мне руку. Я закрыл глаза, попытавшись уснуть. Но рядом со мной зажужжал комар, и я понял, что не смогу уснуть. Я не мог включить свет, чтобы попытаться убить его, не разбудив Жаклин.

От одной мысли, что я посреди ночи бодрствую в постели рядом с ней, мне хотелось бежать из этой комнаты без оглядки. От стыда и, если угодно, от страха. Мне стало стыдно и страшно, что я и она вот уже два года являемся супружеской парой.

Мне было легче думать, что у меня есть выбор, что я не могу уснуть либо из-за комаров, либо из-за танцев, звуки которых хорошо слышны в комнате. Выбрал танцы. Издали мне казалось, что это не танцы, а большой веселый бал со множеством красивых женщин. И не слышал больше ни комаров, ни дыхания Жаклин, но лишь музыку, доносившуюся с другой стороны реки. Я лежал без движения и изо всех сил старался думать о приятных безобидных вещах, но только не о ней, не о реке. Пытался почти час, потом стал припоминать, когда, в какой день начался этот ад.

Я стал считать баранов на лугу, хорошо понимая, что иногда это заводит очень далеко. У меня всегда отмечалась любопытная склонность к арифметическим действиям. Начав с баранов, я перешел к другим волнующим меня объектам. Сколько дней осталось до конца отпуска, до отъезда Жаклин? Сколько денег у меня в наличии? Сколько месяцев, недель и дней я смогу прожить на эти деньги? Сколько дней фактически я провел вместе с Жаклин? А в министерстве? А в бюро, где всегда пахнет дерьмом? Восемь лет, три месяца и шесть дней. С Жаклин я пробыл два года, три месяца и два дня.