Мировая республика литературы - [55]

Столица и ее двойник

Париж не только столица литературного мира, он — дверь, выводящая на «мировой рынок интеллектуальных ценностей», как назвал это явление Гете, он — главная в мире инстанция, приобщающая к литературе. Парижское посвящение — это средство, необходимое для авторов подчиненных литературных пространств. Перевод, знакомство с произведением критики, одобрение, комментарии являются суждением и приговором, который придает литературную ценность тексту, находящемуся до этого вне литературного пространства или не замеченному в нем. Только потому, что приговор этот вынесен относительно независимыми инстанциями, он имеет реальные последствия: текст начинают распространять, его начинают признавать. Вера в «действенность» столицы искусств необыкновенно велика. Художники всего мира стекаются в Париж, веря в его чудесные возможности, в силу этого концентрация интеллекта в нем так велика, что книги и авторы, которые в нем читаются, оцениваются, превращаются в литературу, утрачивают национальность и становятся всеобщими. Именно поэтому мы выше называли Париж «главным кредитным банком» литературы: превращая произведение в «литературу», он дает ему «кредит».

В 1945 году Беккет в эссе «Мир и декорации», написанном по поводу выставки братьев ван Вельде, Абрахама и Герардуса, окольным путем утверждает присущую Парижу власть посвящения. Представляя творчество двух художников и настаивая на его новизне, он пишет: «Живопись […] Абрахама и Герардуса ван Вельде мало известна в Париже, а значит, мало известна вообще»[216]. Свое эссе он написал по — французски для друзей художников, с которыми подружился в Париже. Сам он приехал сюда совершенно никому не известным, решив прожить несколько лет, но о том, что Париж способен одарить славой, говорит с полной уверенностью. Париж способствует рождению, а потом способствует признанию произведений, совершенно немыслимых в любом другом месте. Беккет, который покинул Дублин, не найдя себе места в национальной литературе, опекаемой политико — религиозной цензурой нового ирландского государства, знал, о чем он говорит, когда писал, что Париж, по его мнению, столица «чистого» искусства. Он уехал в Париж, не желая служить искусству, подчиненному национальным целям, утверждая полную автономность литературы.

В статье, написанной в 20‑е годы, Ларбо примерно так же объясняет, почему Уитмен неизвестен в Америке: «Да, он американец […]. Но не американский, потому что провозгласил себя поэтом Америки. Он неизвестен в Соединенных Штатах, как Стендаль в Гренобле, Сезанн в Эксе […], большинство “the happy few” живут в Европе. Только в Европе он мог заслужить признание и заслужил его»[217]. Поль де Ман пишет, что аргентинец Хорхе Луис Борхес был открыт французской критикой, что его много переводили, хотя сам он был крупным переводчиком американской поэзии и прозы на испанский язык[218].

Джойс, отвергнутый и даже запрещенный в Дублине, был принят и достиг известности в Париже, но не в качестве национального ирландского писателя, а в качестве художника, который обновил всю мировую литературу. Избегая навязываемых ему ирландским литературным пространством политических, языковых и моральных (или религиозных) требований, Джойс «изобретает» парадоксальное и, на первый взгляд, спорное решение: он создает ирландское произведение, находясь в изгнании. Валери Ларбо своим переводом превратил Джойса в одного из самых крупных писателей XX века, из провинциальной ирландской безвестности вывел его в сферу независимой литературы[219], помог его общемировому признанию и тем самым способствовал признанию в его национальном литературном пространстве. Именно об этом он и писал в 1921 году: «Нужно заметить, что, написав «Дублинцев», «Портрет художника в юности» и «Улисса», Джойс сделал столько же, сколько и все герои ирландского национализма, когда они старались привлечь внимание мировой интеллектуальной общественности к Ирландии. Его творчество вернуло, а точнее, придало юной Ирландии ореол художественности, заявило о ее интеллектуальной специфике. Джойс сделал для Ирландии то, что когда — то Ибсен для Норвегии, Стриндберг для Швеции, Ницше в конце XIX века для Германии, то, что книги Габриэля Миро и Рамона Гомеса де ла Серна сделают для современной Испании. […] Одним словом, можно сказать, что благодаря произведениям Джойса, и в особенности «Улиссу», который вот — вот появится в Париже, Ирландия осуществит сенсационный выход на сцену великой европейской литературы»[220]. Совсем недавно (в 1980 году) Данило Киш, писатель, изгнанный из своей страны и признанный Парижем, объяснил очень просто те механизмы, которые превращают Париж в центр, способствующий мировой славе (он уловил это интуитивно, а потом пережил на практике). «Мне кажется, — пишет он, — что Париж всегда был и становится все больше и больше огромной ярмаркой, да, да, торгами, аукционом, где продают с молотка все, что культурный мир производит в других местах, на других меридианах. […] Чтобы начать существовать, нужно пройти через Париж. Испано — американ — ская литература существовала до французов, точно так же, как экзистенциализм, русский формализм и многое другое, но для того, чтобы все это стало всеобщим достоянием, оно должно было пройти через Париж. Вот чему служит парижская кухня. Эмигранты, университеты, диссертации, дискуссии, переводы, объяснения, в общем, одно слово, кухня. То есть французская культура»