Мировая республика литературы - [54]
На этом фоне положение писателей — франкофонов парадоксально, если не сказать трагично. Париж для них одновременно и столица политического угнетения, и столица мировой литературной республики, куда, в отличие от всех остальных партнеров, они не могут обратиться, ища третейского суда. Никакая альтернатива, никакое стремление к переменам не могут избавить их от Парижа, они даже не могут воспользоваться им для создания иной диссидентской эстетики. Единственный выход для них — это замкнуться в своем национальном пространстве, как сделал когда — то Рамю. Власть Парижа кажется еще более жестокой, более неумолимой, оттого что эту власть повсюду отрицают, утверждая веру в универсализм Франции и ее любовь к свободе, которую она монополизировала и распространила по всему миру. Как можно изобрести литературу, существующую вне норм, традиций и правил самой литературной литературы в мире? Никакой центр, никакая столица, никакая инстанция не может предложить выхода из этого положения.
И все — таки какие — то решения у писателей, столкнувшихся с этой дилеммой, возникли. Появилась теоретическая акробатика под названием «две Франции», предполагающая существование «Франции реакционной, расистской, колонизаторской и Франции благородной, великодушной, матери искусств и литературы, освободительницы, создательницы прав человек и гражданства»[214]. Эта теория позволила интеллектуалам, сохраняя любовь к свободе и особенностям литературы, без которых их существование немыслимо, продолжать бороться с политическим подчинением. На сегодняшний день выходов и решений стало больше, и они стали более утонченными. Например, антильские писатели (Эдуард Глиссан, Патрик Шамуазо, Рафаэль Конфиан) и алжирские (Рашид Буджедра), избавляясь от всемогущей Франции, обратились к Америке, взяв за творческий образец Фолкнера. Гвинеец Тьерно Моненембо, а вместе с ним и другие, упоминают о своем долге перед Латинской Америкой, и в частности Октавио Пасом, и провозглашают творческую свободу. Но на самом деле, и то, и другое всего лишь окольный путь. И Фолкнер, и латиноамериканские писатели были признаны Парижем, и обращаться к ним — значит признавать особую власть Парижа и его литературные приговоры.
Глава 4. ФАБРИКА СЛАВЫ
Если этот человек в самом деле хочет прославиться, пусть прихватывает свой талантишко и отправляется в Париж, там сидят столичные эксперты, он покажет все, на что способен, заплатит денежки, и они смастерят ему славу, а столичную славу в любой провинции примут с распростертыми объятиями.
Р. Тёпфер[201]
Париж был Святой землей нашего времени. Единственной. Не только благодаря своему доброму гению, но, может быть, еще и благодаря своему невмешательству, в нем было хорошо искателям любых национальностей. Испанцам Пикассо и Хуану Грису, итальянцам Модильяни, Бокчони, Северини, румыну Брынкушу, ирландцу Джойсу, голландцу Мондриану, поляку из Литвы Липшицу, русским Архипенко, Кандинскому, Дягилеву, Ларионову, американцам Кальдеру, Паунду, Гертруде Стайн, Ман Роу, чеху Купке, немцам Лембрюку и Максу Эрнсту, англичанам Виндхэму Льюису и Ульму. […] Всем художникам, студентам, беглецам […]Париж был интернационалом культуры, […]свободным от национального фольклора, национальной политики, национальной карьеры, свободным от ограничений семейного вкуса и корпоративного духа.
Гарольд Розенберг. Традиция новизны
Быть посвященным в литераторы, благодаря признанию независимой критики, значит перейти границу в страну литературы. Пересечь незримую линию и преобразиться. Не просто преобразиться, а пережить метаморфозу, как ее понимают алхимики. Посвящение, которое проходит текст, — процедура магическая: из обычной материи он превращается в золото, абсолютную литературную ценность. Поэтому инстанции, которые обладают этой магической властью, являются хранителями, гарантами и создателями ценностей, правда, неустойчивых, оспариваемых, подвергаемых сомнению в силу своей связи с современностью и литературной новизной. Валери пишет об этих ценностях: «Ум я называю валютой потому, что его ценят, придают ему значение, обсуждают вложения, которых не пожалели бы, чтобы его приобрести. Валюту «ум» можно вложить, можно, как выражаются биржевики, следить за его курсом, колебания которого есть колебания общественного мнения. Котировку отражают страницы газет, по ним можно судить, с какими еще ценностями конкурирует эта. Поскольку всегда существует конкуренция ценностей». Магическая метаморфоза, которую осуществляют посвящающие, становится для выходцев из литературно бедных областей настоящим чудом, они выходят из небытия и начинают жить в литературе, их незаметность оборачивается известностью. Эту метаморфозу мы называем «литературизацией».
