Мадам де Помпадур - [14]

Король с герцогом д’Айеном, верным товарищем развлечений, в черных домино покинули Версаль сразу после церемонии королевского отхода ко сну. Сначала отправились убить пару часов на балу в соседнем городке, а потом пустились в Париж. Эта скачка, благодаря резвости особой королевской упряжки лошадей, которых прозвали «бешеными», заняла всего час с четвертью. В Севре им повстречался дофин, возвращавшийся домой к обожаемой молодой женушке. Он очень учтиво и изысканно поблагодарил парижан за их восторженность, после чего еле-еле выбрался из толпы в ратуше при помощи гвардейцев, расчищавших ему дорогу. Оба экипажа остановились, и дофин перешел через дорогу, чтобы рассказать отцу, что творится в ратуше, причем от души советовал туда не ездить. Этот ленивый святоша и домосед никогда не одобрял отцовского пристрастия к веселому обществу. Несомненно, он считал папашу слишком старым, чтобы отплясывать ночи напролет. Но у короля было назначено свидание, которого он никак не желал пропустить.

Прибыв в Париж, он отправился в Оперу, протанцевал пару танцев, а потом отпустил свою карету и в наемном экипаже поехал в ратушу. Там он скоро отыскал мадам д’Этиоль, к тому времени порядком растрепанную, как и все женщины, но от этого не менее очаровательную. Они сумели пробраться в отдельную комнату и немного перекусили, после чего король решил, что толпа слишком велика для приятного вечера, и вызвался отвезти даму домой. Д’Айен пошел за каретой, в которую все трое и уселись. На улицах народу было не меньше, чем на балу, так что карету один раз даже задержала городская полиция. Король начал нервничать и сказал: «Дайте им луидор». «Нет-нет, сир, — отвечал д’Айен, — нас тогда сразу узнают, и завтра ваша эскапада попадет в полицейские донесения». Король очень любил почитать о похождениях других людей в полицейских донесениях, но вовсе не хотел, чтобы его собственное приключение стало достоянием всего города, и потому откинулся подальше в глубь кареты, а д’Айен сунул вознице в руку экю. Тот вытянул лошадей кнутом, они вскачь преодолели полицейский кордон, и мадам д’Этиоль была благополучно доставлена домой, в отель де Жевр. Король добрался до Версаля в девять утра, переменил камзол и проследовал к утренней мессе, чтобы лишнего греха не брать на душу, а потом проспал до пяти часов вечера. Выражаясь придворным языком, «в покоях короля заря встала в пять часов».

Кстати, языки уже работали вовсю. Те, кто видел, как король с мадам д’Этиоль вместе выходили из ратуши, решили, что она отправилась с ним в Версаль. В самом Версале придворные гадали, скоро ли увидят ее вновь и что происходит — мимолетное увлечение или серьезный роман. Люди, хорошо знавшие короля, бились об заклад, что это лишь интрижка. Никогда в жизни, говорили они, он не приведет в Версаль на роль фаворитки какую-то мещанку. В анналах истории французских королей таких случаев не значилось и стало бы совершенно неслыханным скандалом. В конце концов фаворитка короля играла при дворе важнейшую роль, с которой могла справиться только особа, рожденная и выросшая у подножия трока. Да и сам король, казалось, в эту минуту испытывал сомнения — возможно, оттого, что не был окончательно уверен в своих чувствах. Мадам д’Этиоль была не из тех женщин, с которыми можно поразвлечься и бросить, обойтись как с игрушкой, на несколько дней отнять у мужа и семьи, а потом вернуть по принадлежности. С ней надо было либо идти до конца, либо не начинать вообще. Конечно, манеры ее отдавали средним сословием, она говорила и даже думала совсем не так, как придворное общество, и если это забавляло короля, когда они беседовали с глазу на глаз, то он мог опасаться попасть в неловкое положение при таких вельможах, как герцог де Ришелье. Несомненно, ему хотелось завести постоянную связь; король жаловался камердинеру Бине, что устал метаться от одной женщины к другой. Тогда, сказал Бине, ему не найти лучше мадам д’Этиоль, которая от любви к королю лишилась сна и аппетита. Похоже, что Бине взялся за дело всерьез. Епископ Мирепуа, как и Бине, состоявший в окружении дофина, глава крайней католической партии при дворе, даже пригрозил ему увольнением. Бине бросился к королю, тот был разгневан этой бестактной выходкой и сказал, что ни о каком увольнении и речи быть не может. Скоро заметили, что мадам д’Этиоль частенько впархивает и выпархивает из дворца. Никто не знал, там ли она ночует, и если да, то в какой комнате, но король в этот период часто ужинал один, а ее экипаж вечерами возвращался в Париж. Бине, которого круглые сутки донимали расспросами любопытные придворные, говорил, что она хлопочет о месте откупщика для своего мужа. Однако муж понятия не имел об этих хлопотах. Господин де Турнем, из ко-торого Ренетт могла вить веревки, когда пожелает, услал его по делу в Прованс. К тому моменту, как ничего не подозревавший бедняга вернулся в Париж, дело зашло так далеко, что де Турнему осталось только объявить племяннику, что жена для него потеряна навсегда. Д’Этиоль лишился чувств, был убит горем, написал жене трогательное письмо с мольбой вернуться. Мадам д’Этиоль, по натуре крайне прямодушная и открытая, ничего не могла утаить — вечно все выкладывала напрямую, и в этом состояла часть ее обаяния; она тут же показала письмо королю, что на первый взгляд кажется шагом не слишком разумным. Но с тех пор как маркиз де Монтеспан, муж фаворитки Людовика XIV, подкатил к Версалю в карете, задрапированной черной тканью, причем на крыше покачивалась пара оленьих рогов, короли питали здравое уважение к мужьям и к возможным ответным шагам с их стороны. Людовик XV не перенес бы такого инцидента. Ему показалось, что, познакомив его с письмом, госпожа д’Этиоль поступила крайне неделикатно, в дурном вкусе, именно так, как можно ожидать от особы ее круга, и, возвращая ей письмо, холодно проговорил: «Очевидно, ваш муж очень порядочный человек, мадам».