Мадам де Помпадур - [12]

На этих ужинах бывали всегда одни и те же гости: сын Люиня герцог де Шеврез с женой, брат хозяина кардинал де Люинь, президент Эно и Монкриф. Всем, кроме Шеврезов, было за шестьдесят. Франсуа де Моикриф, человек довольно темного, хотя явно шотландского происхождения, был одним из тех прихлебателей, которые во все века и в любом обществе умудряются неизвестно какими заслугами создать себе положение и сохранять его. Наверное, он был очень уютным, мягким, ласковым. Он считался «историком кошек», и говорили, что в жизни он добивается всего тем, что никогда не царапается, имеет бархатные лапки, не шипит и не выгибает спинку, даже если его спугнуть. Королева считала его приятным, милым, только что не святым. Она и знать тге знала, что в коридорах Оперы висит записка: «Если одна из молодых дам пожелает отужинать со славным старичком, она найдет девяносто две ступеньки вверх, недурной ужин и сможет заработать десять луидоров». Этот славный старичок был Монкриф, а девяносто две ступеньки вели в его жилище в Лувре, которое отвела ему его приятельница-королева.

Герцог де Шеврез, воплощенная добродетель и благочестие, был влюблен в королеву и жестоко ревновал к президенту Эно. Король с дофином и даже сама королева частенько над ними подшучивали. Вечер за вечером маленькая компания сонно просиживала у огня, и время от времени то один, то другой клевал носом, убаюканный похрапываньем Тентамарра, старого пса мадам де Люинь. Однажды кардинал внезапно проснулся, вскочил и закричал, чтобы немедленно созвали собрание каноников. Вряд ли такие вечера могли привлекать Людовика XV.

Глава 3. Бал подстриженных тисовых деревьев

В феврале 1745 года дофина женили на испанской инфанте Марии-Терезе-Рафаэле, сестре некогда отвергнутой невесты короля Людовика XV. Дофин вступал в брак вторым из детей короля, к этому времени старшая королевская дочь стала женой второго сына короля Испании, инфанта Филиппа, и была известна как мадам инфанта.

Свадьба дофина была отмечена целой чередой празднеств. Сам жених и его сестры не любили балов, но зато их отец очень любил, а потому заявил, что в их возрасте полезно танцевать, и весь февраль они могли предаваться этому занятию чуть ли не ежевечерне. Балы устраивались то в апартаментах принцесс, то в дворцовом манеже, то в соседнем городке Версале. Король танцевал без устали и всегда с одной и той же дамой. Ее лицо скрывала маска, однако молва утверждала, что это прелестная мадам д’Этиоль. Вершиной празднеств стали роскошный бал в Версальском дворце и еще один бал в парижской ратуше.

За несколько дней до дворцового бала, когда все только о нем и говорили, президент Эно встретил мадам д’Этиоль и спросил, собирается ли она пойти на этот бал. Она сказала, что собирается. Тогда старый волокита с отеческой заботливостью заметил, что она, надо надеяться, побеспокоилась заранее о жилье, ведь, как он слышал, вокруг Версаля расхватали все комнаты до единой. Она скромно отвечала, что о ней позаботится ее кузен месье Бине.

Бал по случаю свадьбы дофина был, вероятно, самым великолепным в истории Версаля. Дворец сиял огнями внутри и снаружи. Он громадным костром полыхал в конце Авеню де Пари — дороги, соединявшей дворец со столицей, которая и сама превратилась в реку света из-за двойной вереницы битком набитых экипажей, везших парижских гостей. Свечи, факелы, шутихи отбрасывали теплый, трепещущий свет куда красивее, чем от электрических фонарей и прожекторов. Гости проезжали через большой двор к южному крылу дворца и выходили из карет у подножия мраморной лестницы. Ни на одном из балов еще не бывало такого столпотворения, ведь буквально каждая хорошенькая парижанка приехала попытать счастья с королем. Обычно те из версальских балов, что давались в парадных залах, были открытыми для публики, и чтобы лопасть на них, достаточно было прилично одеться. Мужчинам полагалось быть при шпаге, но и это правило нетрудно было исполнить — все знали, что дворцовый привратник наладил бойкую выдачу шпаг напрокат. Наверху лестницы один представитель каждой компании гостей должен был снять маску и назвать себя, а других требований к гостям не предъявляли и даже не печатали пригласительных билетов. На балу, о котором идет речь, бедняга, записывавший имена, скоро сдался в неравной борьбе. Толпа хлынула мимо него в громадные приемные, через покои королевы, в том числе и спальню, прямо в Зеркальную галерею. В каждой из комнат по пути имелся буфет и играли музыканты, что было устроено в надежде избежать слишком сильной давки в галерее. Но гости, всю ночь державшиеся весьма свободно и непринужденно и поражавшие придворных дурными манерами, лишь на минуту задерживались у буфетов, чтобы прихватить чего-нибудь вкусненького (был пост, поэтому угощение предлагалось рыбное: свежая лососина, палтус, паштет из форели), и неслись дальше с тарелками и бокалами в руках. Пророчеством Нострадамуса, гласившим, что пол во дворце проломится и уцелеет только король и тридцать человек вокруг него, храбро пренебрегли.

Довольно долго гости тщетно пытались отыскать короля и других царственных особ, но никто из них все не появлялся. Наконец распахнулась одна из зеркальных дверей и вошла королева без маски, в платье, усыпанном гроздьями жемчужин, а на голове у нее сверкали два знаменитых алмаза, Регент и Санси. За ней следовали дофин с молодой супругой, одетые садовником и цветочницей, и герцог Шартрский с герцогиней. Все остальные члены королевской семьи были в масках, в их числе находился принц Карл Эдуард Английский, которому предстояло вскоре его неудачное приключение с захватом британского престола. Время шло, а о короле не было ни слуху ни духу. Вскоре юная чета Шартров поспешила улизнуть с бала: они испытывали такой восторг от взаимной близости, что не терпели никаких перерывов в этом занятии, и если обедали вне дворца, то обыкновенно просили у хозяйки разрешения воспользоваться ее ложем во время трапезы; в Версале же они располагали собственной спальней. Принцесса де Конти, матушка герцогини Шартрской, сняла в столовой маску, воображая, будто кто-нибудь сейчас же вскочит, чтобы уступить ей стул, но ее не узнали и никто даже не подумал сдвинуться с места. Она в гневе заковыляла прочь, бормоча, что за всю свою долгую жизнь не видывала такой отвратительной публики.