Любовь с алкоголем - [28]

— Меня зовут Майкл, и я алкоголик!

Все зааплодировали. «Ну и что, что я алкаш? Я тебе мешаю? А, я вам мешаю?» — вспомнила Славица приятеля Богдана, действительно алкаша. И ничего ему не стоило сказать, что он алкаш. Да и многим ее соотечественникам ничего не стоило, наоборот! Они соревновались, кто больше выпьет. Она если и не соревновалась, то старалась всегда выпить много. Еще больше! Чтобы… опьянеть. Да, быть пьяной! Иначе — зачем пить?! «Мы не можем быть социальными поддавальщиками. Для нас пить, значит, выпить все, чтобы быть пьяным, чтобы забыться; от чего?., от горя? Но не все ведь несчастны!»

— Я знаю, что многим из вас моя история покажется скучной, ординарной… Но для меня она ночной кошмар моей жизни. Когда-то я был женат, работал продавцом страховки… Мне тяжело рассказывать, для меня это очень трудное решение — рассказать. Так что извините, если я буду не очень художественен…

Многие засмеялись, подбадривая криками «давай, Майкл! Мы с тобой!» Слава вспомнила фильм с Джаком Леммоном «Вино и Розы», он играл агента страховой компании. Ланч с клиентами — «Блади-Мэри»; файв о'клок с клиентами — водка-оравдж; предобеденный аперитив с клиентами, послеобеденный коньяк с клиентами… В двенадцати заповедях (шагах) Анонимных Алкоголиков Бог, как мы понимаем Его, должен был устранить все дефекты характера (6-й шаг) — для агента страховой компании Богом или, по крайней мере, Ангелом Хранителем был алкоголь — он помогал продать страховку.

Славица взглянула на толстяка рядом — тот с открытым ртом слушал продавца страховок. Он в своей истории подошел к моменту, когда обнаружил себя уснувшим за рулем на обочине дороги. Штаны у него были мокрыми. Он описался первый раз в жизни. Соседка по правую руку от Славы закивала головой: «Смелый человек!»

— …с мокрыми штанами я шел куда-то по хайвею[28]. Я понимал, что что-то ужасное происходит со мной, но мне нужна была, видимо, последняя капля в чашу моего кошмара.

Продавец страховки вытер лоб скомканным уже клинексом[29] — он приближался к кульминационному моменту. К решению. Он уже трижды описывался. Задерживался полицией. И вот идя по хайвею — Слава подумала, что раз он так четко помнит, то не был, видимо, пьян в доску, — вся жизнь промелькнула перед ним, как машины, проезжающие мимо. Кто-то зааплодировал на аллегорию. «Винсен» так и сидел с полузакрытыми глазами. Откинув голову назад. Проститутка поглаживала его колено. Они будто медитировали. «Может, он использует эту историю для следующего спектакля, хотя все это, видимо, детские сказочки по сравнению с его собственным опытом». Слава взглянула на другую группу. Среди них был чокнутый парень, пришедший на кастинг в один день с Речел и Славицей. Перед своей пробой он ушел во двор и занюхал хорошую порцию бесцветной, воспламеняющейся жидкости (С2Н5)2О — паперз, как называли эфир, он должен был дать ему ощущение творения нового мира. «Винсен», он же режиссер Кеннеди, сидел тогда в зале, закинув ноги на спинки кресел переднего ряда, — он, видимо, уже тогда решил, что сам будет Ван Гогом, и, может быть, искал во всех приходящих на пробы актерах какие-то оригинальные трюки, своеобразные решения ситуаций. Наэфиренный парень долго орал, держа ладонь над воображаемой свечой. Кеннеди его не взял, как не взял никого.

— …я насрал в штаны и решил покончить с алкоголем.

Все зааплодировали. Продавец страховки откланялся и, скрепив ладони, потрясая ими над головой, вернулся на свое место. Его соседи пожимали ему руки, другие тянулись похлопать по спине — все, казалось, хотели потрогать его.

Председатель объявил именинников. Сначала недельных — им давали маленькие значки, потом двухнедельных — этим побольше. И так до месячной именинницы — она вышла стортом, утыканным свечами. Председатель зажигал свечки и жег себе пальцы зажигалкой. Именинница не стала брать микрофон.

— Мое спасение — это вы. Встречи с вами. Вот эта книжечка. — Она подняла вверх книжку с адресами АА митингов. — Я не знаю, сколько в ней адресов… — кто-то закричал цифры, — но все эти тридцать дней, три, а то и четыре раза в день я ездила на встречи. И сегодня, после этой вот встречи, еду. И буду ездить всю жизнь. В этом и в Боге мое спасение.

Все аплодировали. Председатель поднес торт, и под нестройное пение, под хлопки именинница потушила свечи на нем.

Все встали на молитву. Взявшись за руки, неровным кольцом по всему залу, кто-то закрыв глаза, кто-то закинув голову назад — «Господи, дай мне безоблачность принять то, что я не могу поменять, силы поменять, что могу, и мудрость познать разницу. Аминь». Соседка справа крепко сжала Славину ладонь: «Спаси и сохрани нас Бог!» — с участием прошептала она, глядя Славе в глаза.

В одиннадцатом шаге Анонимных Алкоголиков — все двенадцать были напечатаны на задней обложке книжечки с адресами, — говорилось о том, как «через молитву и медитацию мы продумали об улучшении сознательной связи с Богом, как мы понимаем Его…» Последнее это добавление не помогало Славице избавиться от ощущения присутствия именно Бога, Иисуса Христа, от сознания, что все просят Его, Бога, помочь им. И на Него надеются. А у нее не было даже той малюсенькой, но неистребимой искры веры в Бога, остающейся с детства. Нет… Было воспоминание, приходящее иногда из черной какой-то глубины памяти, так никогда и не вырисовывающееся четко, а всегда остающееся будто за фильтром, за тонкой сеткой. Воспоминания о доме недалеко, в часе езды, от Титограда. У истоков речки Морачи. В Черногории. И о девочке, местной, учившей верить Богу.