Настала зима. После долгой слякоти, настоящая, белая, громоздская и радостная. Москвичи повылезали на улицы в шубах, достали старые пропахшие пылью меховые шапки и не верили своим глазам. Носы были красные, на волосах иней, дети кричали и падали в сугробы. Собаки отряхивались, с наслаждением писали на яркий снег и втягивали носом мраморный воздух. С хрустом скользили лопаты дворников. И в какой-то миг всем показалось, что жизнь, наконец, завершив ложный виток, вновь вышла на привычную счастливую орбиту.
Возле входа в кафе стоял мужчина лет тридцати пяти. Он вышел покурить без куртки и с удовольсвием чувствовал, как снег падает на лицо, тает на коже, как проникает в поры футболки и оседает на волосах. Было откровенно хорошо, и он пожалел, что не взял еще сигарету, так как стоять без повода на улице в майке было холодно и даже неприлично, с сигаретой — совсем другое дело.
На противоположном конце улицы за ним наблюдала женщина, по-детски открыв рот. Мимо нее проходили люди, некоторые толкались, но Маша не обращала на них внимания. Такого с ней не было с того момента, как она встретила свою первую любовь, на линейке в пионерском лагере, в виде переростка в трениках с обвисшими коленками и грязной челкой на уставшем от жизни тринадцатилетнем лице.
Маша увидела, как мужчина выбросил окурок, открыл дверь и заполз обратно в невидимое теплое пространство кафе. Некоторое время она стояла в нерешительности, потом, перепрыгнула улицу и, размашисто открыв дверь, вошла, разрезая морозной свежестью затхлый воздух общепита. Она приземлилась прямо за его столик, стараясь ничего не обдумывать. Вот уже несколько лет она только и делала, что обдумывала что-нибудь. Природа подсказала ей, что пора, наконец, что-нибудь совершить. Пусть глупость.
«Извините, вы здесь один?» — спросила Маша и сложила перед незнакомцем свои белые длинные руки.
«Да, пока один?» — вопросительно ответил мужчина.
«Я—Маша!» — Маша протянула ему кисть со сверкающим старинным изумрудом, которую он даже не решился пожать.
«Да, Маша» — сказал Гриша, как можно более приветливо, чтобы не спугнуть ее. «Дело в том, что…» — Маша замешкалась. «Короче, вы можете просто попить со мной кофе?» — сказала Маша почти раздраженно.
«Я с удовольствием» — сказал Гриша и начал оглядываться.
«Вы сейчас хотите? Дело в том, что… сейчас сюда придет моя жена и она, конечно, не помешает, если вы не против и…..»
Стало неловко. Маша оскалилась, как можно шире, встала, и, аккуратно ловируя между столиками, просочилась к выходу. В дверях она столкнулась сначала с животом, а потом и самой обладательницей живота, блондинкой лет двадцати семи. Приятное лицо, лишенное косметики, выражало крайнюю степень благости, раздражающую благость. Варвара подошла к столику с мужчиной, он встал, чтобы чмокнуть ее в щеку и помог раздеться. Они сели напротив друг друга. Прошло секунд тридцать и Гриша вскочил.
«Варь, подожди минутку» — и не найдя, что добавить, выбежал на улицу. Метров через сто пятьдесят он настиг Машу, и вцепился в шерсть ее шубы. «Телефон давай» он прошептал ей, запыхавшись.
Маша обернулась ошалело.
«Ну что ты смотришь, дай мне телефон свой, пожалуйста» — сказал он, пританцовывая от нетерпения.
«Нет, лучше не надо» — сказала Маша, виновато посмотрев на него.
«Дура» — пробормотал мужчина.
Лицо Маши стало радостным от маленького приключения, она бодро шагала вдоль по улице, ей так приятно было быть дурой, а не Марией Алексеевной, это было так сексуально в конце концов. Но постепенно настроение ее портилось. Что-то она сейчас сделала не так. Может быть она чувствовала стыд? Нет. Никакого стыда она не чувствовала. Она чувствовала, что упустила что-то очень важное, как будто уронила ключи от машины в глубокий снег. Маша прошла еще немного, потом села на железобетонный выступ рекламного щита и закурила, чтобы подумать.
За столиком в кафе сидела Варя. Она аккуратно, как кошка, пила черный чай. Ее огромный уродливый живот не очень гармонировал с красивым шведским лицом и белыми ухоженными волосами.
«Ты куда бегал?» — ласково задала она идиотский вопрос.
«Не знаю, там знакомый, показалось» — ответил он мрачно. «Бегал, что за слово идиотское.»
Варя с материнской любовью смотрела на Гришу. Он тоже улыбнулся ей, сначала насильственно, а потом, глотнув сладкого кофе и более искренне, Варя стала улыбаться еще доверчивей и погладила его колено. По мнению Гриши в кафе такое проявление любви было излишним. Он закрутил головой в поисках случайных свидетелей, которые могли бы увидеть этот процесс. Но, похоже, они никого не интересовали.
Дома их ждала мама Вари Татьяна Сергеевна. Уже лет пять, как она ходила, опираясь на костыль. За это время она сильно опустилась, и сопротивляться ее новой жизненной позиции, опускаться все глубже с каждым днем, уже не представлялось возможным. Ее седые волосы выбивались из пучка и падали на морщинистую шею, отчего она сделалась похожа на героинь Хичкока. Длинные мочки ушей угрожающе тряслись при каждом движении. В ее одутловатом лице что-то напоминало плачущую Варвару, и Грише от этого делалось тревожно. Она всегда носила серую водолазку и синюю трикотажную юбку, почему? Не известно. Вначале их совместной жизни Гриша сам инициировал разные галантерейные подарки для тещи, дабы не оскорблять свой высоко художественный вкус, но все вещи Татьяна Сергеевна резала большими стальными ножницами и делала из них красочные подушки, которые дарила опять Варваре, а сама со стоическим упорством ходила в одном и том же. Понять ее было можно — костыль и дорогая одежда уживались плохо. Из темного угла выбежали два мальчика. Одному было шесть, другому четыре, третий сын годовалый Енисей, сидел у бабушки на руках весь с ног до головы покрытый желтоватой присохшей кашей.
