Логика птиц - [59]

Когда уснул славный раб,

немедленно был он водворён на прежнее место.

Затем, когда белокожий раб

понемногу стал в себя приходить,

взволновался, не зная причины.

Так предначертано было, и сожалеть об этом нет пользы.

Хотя и так он был крайне беспомощен,

но ещё беднее от этого стал.

Разорвал нательную рубашку свою,

выдернул волосы, посыпал землёй голову.

Спросили у той таразской[348] свечи о его истории.

«Ничего не могу рассказать, — он ответил. —

Виденного мной наяву, пока был пьяным, разрушенным,

никто никогда не увидит даже во сне.

Того, что изумлённый пережил этот,

не припомню, чтобы кому-то пережить довелось.

Не могу рассказать о том, что я видел,

не бывает тайны более странной, чем эта».

Все просили: «Хотя бы о чём-то одном

расскажи нам из сотни того, что ты видел!»

«Я поражён изумлением, — тот отвечал, —

что всё это видел вроде я, а вроде кто-то другой.

Ничего не слышал из всего услышанного.

Ничего не видел, хотя вроде я всё и видел».

«Ты так взволнован и безумен, тебе снился сон?» —

спросил некто, об истории не осведомлённый.

(Не могу сам разобраться доподлинно,

случилось это наяву или во сне.

Не знаю, видел ли я это пьяным,

слышал ли трезвым об этом.

Не найти в мире более странного состояния,

оно — не явное и не скрытое Состояние.

Не мог)' о нём говорить, и молчать о нём не могу,

и остаться не могу в изумлении между явным и скрытым.

Ни на миг не прячется оно от души,

и ни на миг не нахожу от него след, даже в размере крупицы.

Видел я владычицу красоты, само совершенство,

но ничей ум не ухватит его пониманием.

Что такое солнце перед тем ликом?

Крупица! Но только Господу ведома истина о том, как всё должно быть.

Поэтому незачем дальше продолжать, раз не знаю,

даже пусть и видел её я до этого.

И раз не понять, я видел её или же нет,

остаюсь я взволнован, между скрытым и явным.)

Мать и умершая дочь

Мать оплакивала дочь на могиле её.

Некто сведущий смотрел в её сторону.

«Эта женщина опередила нас, мужчин, — заметил он, —

ибо, в отличие от нас, действительно знает

меру утраты, постигшей её,

и из-за кого она потеряла покой.

Хорошо ей, ибо знает, в чём дело,

и знает, ради кого надо плакать».

Сложна история у этого печальника,

сутками напролёт сидящего в трауре.

Не известна мне суть страдания моего:

кого я оплакиваю горьким дождём?

Я, так плачущий, даже не знаю,

с кем разлучён, и поразился я этому.

Эта женщина обогнала мяч[349] у тысяч, мне подобных,

ибо дышит запахом утраты своей.

А мне не удалось даже ощутить аромат Любимого,

и это сожаление лило мою кровь, убивая меня в удивлении.

На этой стоянке, где сердце исчезло

и даже стоянка тоже исчезла,

потеряно начало верёвки ума,

у дома мышления потеряна дверь.

Кто туда доберётся, потеряет и голову,

и все четыре свои направления.

Но если кому-то здесь удастся приблизиться к двери,

главную тайну он обретёт в один миг.

Суфий и потерянный ключ

Суфий, проходя, услышал, как

некто восклицает: «Потерял я ключ!

Не находил ли кто здесь ключа?

Ибо дверь заперта, а я на улице!

Как мне быть? Если моя дверь заперта,

что делать, неужели навсегда здесь сесть удрученным?»

«Кто подучил тебя сожалеть? — спросил его суфий. —

Раз знаешь, где дверь, уходи, пусть побудет закрытой.

Но если останешься возле закрытой двери надолго,

безусловно, кто-то и отомкнёт тебе дверь».

Твоё дело простое, а моё — посложнее,

горит от удивления моя душа.

У моего дела нет ни начала, ни конца,

никогда не было у меня ни ключа, ни двери.

Прекрасно было бы, если суфий, сильно стараясь,

и нашёл бы дверь, закрытую или открытую.

Людям ни до чего нет дела, кроме воображения,

что есть состояние, никому неизвестно.

Кто скажет тебе, как мне быть? Нет, лучше скажи, как не быть —

если доселе поступал неким образом, то прекрати!..

Попавший в пустыню изумления

каждый миг испытывает бесконечное сожаление.

Но до каких пор терпеть удивление и сожаление,

и раз потеряны следы, как их мне найти?

Я не знаю, а хорошо б знать,

ибо если бы знал, изумлённым бы стал.

Тут моя жалоба превратилась в благодарение.

Неверие стало верой, а вера — неверием.

О шейхе Насрабади

Шейха Насрабади настигла боль.

Дал он обет сто раз совершить хаджж без обоза — вот тебе мужчина!

После этого кто-то заметил его полуодетым,

в одних шароварах. Ослаблен и сед,

с жаром в сердце и зноем в душе,

зуннар повязав, с открытыми ладонями

он ходил вокруг храма огня.

Однако не было в нём ни вызова, ни болтовни[350].

«О великий нашего времени, — обратился тот к шейху, —

чем занят ты? Устыдись же!

Сколько раз с таким почётом ты завершил хаджж,

а итогом всего этого стало неверие.

Подобное можно совершить из-за незрелости,

позоришь ты людей сердца.

Какой шейх совершал такие поступки?

Разве не знаешь, чей это храм огня?»

«Мои дела трудными оказались,

огонь проник в мой дом и в одежду,

разорил он меня,

пропали все мои слава и стыд.

Я поражён своим состоянием,

нет больше выхода у меня, кроме этого.

Когда в душу такой огонь попадёт,

разве оставит он в ней славу или позор даже на миг?

Как только попал в эту беду,

разочаровали меня и Кааба, и монастырь.

Если в тебе возникнет крупица удивления,

сотня сожалений возникнет и в тебе, как и во мне».

Ученик видит во сне умершего учителя

Один ученик, солнцу подобный,