Логика птиц - [58]

В изумлении он приходит сюда,

удивлённый, перепутав дорогу.

Всё, что прежде думал он о единстве,

исчезает, как и он сам.

Если спросят идущего: «Пьян ты или трезв?»,

не окажется здесь его, чтоб ответить «да» или «нет».

Он будет и внутри, и снаружи,

и рядом, и заметен, и скрыт.

Вечен он или тлен, или — сразу и вечность и тлен,

или не прах и не вечность, или сам это он, иль не сам?

Ответит: «Я не знаю вообще ничего,

и о слове "знать" мне ничего не известно.

Может, влюблён я, но не знаю, в кого.

Не мусульманин я и не габр, но кто я?

И о своей любви ничего мне не ведомо:

переполнено сердце любовью или совсем оно опустело».

Шахская дочь и невольник

У одного хосрова, распростёршего власть до всех горизонтов,

была дочь, подобная луне, в его дворце жившая.

Своим изяществом, вызывавшим и у ангела зависть, она

могла сравниться даже с Иусуфом с ямочкой![342]

Её локон поранил сотню сердец,

будто нитью связав кончик каждого её волоса с душами раненых.

Открываясь, луна её лика словно в рай поднимала,

затем возносила до Девы[343],

и когда лук бровей выпускал свои стрелы,

восхищаться ей и царствие небесное начинало.

Её пьянящие глаза наносили уколы, словно шипы,

и многие трезвые падали из-за них на пути,

а солнечный лик этой девы, подобной Азре[344],

даже луну в небе опережал на семнадцать азра![345]

Архангел неизменно был озадачен,

видя два рубина её губ, насыщавших душу:

когда они приоткрывались в улыбке, живая вода

умирала от жажды и просила у них подаяния.

На её подбородок взглянувший

вверх ногами соскальзывал в яму беды,

ставший добычей её подобного луне лика

сразу падал в эту ямку, не имея верёвки.

Однажды некий раб, сам подобный луне,

поступил в услужение к падишаху.

Раб был таков, что своею красой

затмил луну с солнцем, воссоединив их в себе[346].

Во всех просторах мира не было равного

ему в миловидности и, тем более, превосходящего в ней.

Сотни тысяч людей на базаре и улицах

поражались красоте этого солнцеликого.

Однажды и девушка взглянула

и увидела лицо раба падишаха.

Отдала ему сердце, страдать начала,

вышел её ум из-под занавеса.

Но ум ушёл, и любовь покорила её,

сладкая душа её горько страдать начала.

Некоторое время размышляла она в одиночестве.

Наконец начала волноваться,

плавясь от страсти и горя разлуки,

с охваченным сильным желанием сердцем.

Владела она десятком наложниц.

Великолепно разбирались те в музыке, а также

на инструментах играли и пели, как соловьи,

их голос душу бодрил, как голос Давуда.

Поделилась с ними своим состоянием,

отринув и честь, и стыд, и свою жизнь.

Если у кого-то любовь к возлюбленным обнаруживается,

не нужна ему будет жизнь в этом месте.

«Если признаюсь в любви рабу, — вслух размышляла она, —

поймёт он неверно меня, ибо он — несовершенный[347].

И это очень повредит моему достоинству,

ведь подобная мне — не для раба.

А если не открою свою тайну,

погибну я жалко за занавесом.

Сто книг прочла себе о терпении.

Что делать? Нет больше выдержки, опускаются руки.

Хочу наслаждаться стройным тем кипарисом,

но так, чтобы сам он не узнал бы об этом.

Если добьюсь своей цели,

болезнь души вылечится согласно желанию сердца».

«Не грусти!» —услышав признание,

ответили сладкоголосые. —

Приведем к тебе его ночью, тайком,

так, что он сам не поймёт ничего».

Отправилась одна из наложниц к рабу,

распорядилась принести тому вино и бокал.

Насыпала в бокал сонного зелья,

и, разумеется, раб себя потерял,

выпивая вино, утратил сознание,

и у прекрасной наложницы вперёд дело сдвинулось.

Весь день до ночи белокожий раб

был пьян, забыв об обоих мирах.

С наступлением темноты наложницы

вошли игриво к нему.

В постель уложили его,

затем, совсем сонного, тайно к девушке перенесли.

На золотой престол усадили его,

посыпали ему голову драгоценностями.

В полночь полупьяный раб

открыл глаза, словно нарцисс распустился.

Увидел дворец, полный красавиц, словно в раю,

кругом стоят золотые престолы.

Горят десятки ароматных свечей,

а благовония жгутся, словно дрова.

И кумиры поют вместе песни!

Ум у раба потерял душу, а душа покинула тело.

Той ночью он был в этом собрании,

как солнце среди блеска свечей.

Среди стольких удовольствий и наслаждений

раб потерял себя в лике девушки.

Он был удивлён, без ума и души,

по сути, не будучи ни в этом мире, ни в мире ином.

Сердце его влечением переполнилось, язык онемел,

от радости душа к восторгу пришла.

От любимого лица взора не мог отвести,

слушая музыку,

с обонянием, захваченным запахом амбры,

и ртом, обожжённым влажным огнем.

Девушка сразу передала ему бокал вина,

вместо пирожных вслед за вином одарив поцелуем.

На лице любимой застыл взгляд его,

поражённого прелестью лица девушки.

Раз его язык обессилел,

проливал он слёзы да чесал свою голову.

Но и девушка, подобная ангелу, каждый миг

проливала на него слёзы сотнями тысяч.

То подносила губам его своими поцелуями мёд,

то перемешивала поцелуи будто с солью себя, без волненья и горечи.

То играла бунтующими кудрями его,

то очаровывалась магией прекрасных его глаз.

Тот пьяный раб перед любимой

пребывал с собою, но вне себя, с открытыми глазами.

Раб любовался увиденным до тех пор,

пока на востоке не забрезжило утро.

Когда подступил рассвет и задул утренний ветер,

раб, разрушившись, здесь потерялся.