Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак - [74]

Улица была пустынна. Спартак знал, что уже третий день у туземцев длится какой-то праздник. С утра до вечера на поляне в центре деревни рокотал барабан, завывали дудки, слышались крики, пение. Спартак направился было туда, но неожиданно обнаружил, что кто-то крадется за ним. Он обернулся и успел заметить, как две маленькие фигурки метнулись за ближайшее дерево. Постоял, подождал. Из-за ствола высунулись две шоколадные физиономии с блестящими от любопытства глазенками.

— Выходите. Я вас засек, — усмехнулся Малявин. — Да не бойтесь. Я по-хорошему, чесслово…

В знак своих мирных намерений он даже по-восточному приложил руку ко лбу и сердцу — видел такое приветствие в кино. То ли этот жест, то ли спокойный тон юнги подействовал — неизвестно, но юные островитяне покинули свое убежище, хотя подойти ближе не решались.

Это был мальчишка, уже знакомый Спартаку, и, очевидно, его сестра, девочка лет семи. Одной рукой она держалась за брата, другой закрыла свое лицо, поглядывая тем не менее сквозь растопыренные пальцы.

— Меня зовут Спартак! — Юнга ткнул себя в грудь, затянутую в тельняшку. — Понимаете, Спартак?

— Парта, — кивнул туземец и, сообразив, что от него требуется, назвал себя и сестру: — Бару, Тэн.

— Значит, Боря и Таня? Ясненько. Слушай, Боря, ты не сердишься за собаку? Тут мы ни при чем, чесслово! И есть бы никогда в жизни не стали, если бы знали. Веришь? Ну ладно… Вы вот что, ребята, скажите, как мне голландцев найти, где они живут?

Брат и сестра уже поняли, что белый мальчик не причинит им вреда. Они с интересом слушали незнакомую речь и улыбались.

До юнги наконец дошло, что с таким же успехом он мог бы говорить с деревом, у которого они стояли. Тогда он перешел на ломаный русский язык, почему-то решив, что так его скорее поймут.

— Ваша знает, где белый люди живут? Голландский белый люди? Ну, у которых еще ружье есть, бух-бух!

— Бук-бук, — повторила девочка и засмеялась.

Спартак плюнул с досады. Но вдруг его осенило. Он поднял палочку и начал рисовать на песке, как умел, голландского солдата: шляпа, шорты, карабин на плече. Потом ткнул в себя и изобразил поиск: приставил ладонь козырьком ко лбу и стал озираться. Выглядел он в эту минуту очень смешно.

Бару, однако, его понял. Он кивнул, сказал что-то девочке, показывая на деревню, очевидно, отослал сестру домой, и сделал юнге знак следовать за ним. Тэн осталась стоять, глядя им вслед.

Они шли по тропе, пробитой в мангровых зарослях. Именно пробитой, прорубленной топором или большим ножом, потому что если ступить шаг в сторону, ни за что не продерешься сквозь хаотическое сплетение ветвей, корней, лиан… Спартак вспомнил, как ходил за лимонником и кишмишом в родную Уссурийскую тайгу, которая была чем-то сродни этим тропическим джунглям, может, густотравьем, лианами, первородной запущенностью зарослей.

Тропа стала круто взбираться на гору. Бару, шедший впереди, не сбавил шага, продолжал двигаться все так же быстро и неслышно. А Спартак вскоре начал задыхаться, спотыкаться: сказывалась отвычка от долгих переходов. Некоторое время он терпел, потом еще немного продержался на самолюбии и, наконец, не выдержал:

— Слышь, Боря, подожди… Давай малость передохнем…

Бару понял, послушно остановился, присел на корточки. Вынул из мешочка, висевшего на шее, — своеобразного «кармана» — коротенькую самодельную трубочку, набил ее табаком. Ловко высек кресалом искру, прикурил от тлеющего трута — заранее опаленной тряпицы. Сизый дымок потянулся вверх, распугивая москитов.

— А я бросил курить, — небрежно сказал Спартак. — И тебе, между прочим, советую… Никотин — яд!

Похоже, Бару опять его понял. Он улыбнулся, высыпал из трубочки горячий пепел на землю и затоптал его босой ногой, не почувствовав, судя по всему, никакой боли.

— Ну ты даешь! — зауважал его юнга. — Ладно, пошли дальше…

Голландцы приветливо встретили Малявина и неприязненно покосились на туземца. Ван дер Брюгге что-то резко сказал Бару, и тот остановился как вкопанный. Спартака же лейтенант повел к дому, построенному из крепких досок и выглядевшему по-европейски. Юнге показали пост, поделились с ним хинином, дав при этом понять, что его осталось очень мало, а на прощание подарили банку сгущенного молока.

Когда ребята отошли от поста на некоторое расстояние, Бару обернулся в его сторону и что-то сердито прокричал. «Не любит голландцев! — догадался Спартак. — Все правильно: как они к нему, так и он к ним!»

— Не переживай! — сказал он. — Сегодня голландцы есть, а завтра они тю-тю! И будете вы хозяевами на своем остроте!

Юный туземец кивнул. Спартак подумал: «Во чудеса! Понимаем друг друга без переводчика. Сказать кому — не поверят!» И чтобы укрепить ниточку понимания, протянувшуюся между ними, начал расспрашивать своего спутника, как на языке зяго называются деревья, земля, небо — все, что видели глаза. Спартак повторял называемые ему слова, а Бару хохотал над его произношением.

— Ладно, ладно, смейся, — ворчал юнга. — А скажи-ка: море, остров, человек… Ну-ка!

Бару послушно повторял, и теперь уже была очередь Спартака смеяться.

Так они дошли до деревни. На окраине, на том самом месте, где ее оставили, стояла Тэн. Не говоря ни слова, она ухватила брата за палец и засеменила рядом.