Ламентации - [9]
Но ветер за окном заглушил ее мольбу. Уолтер был тверд и непоколебим, как гора Синай. Он изо всех сил надавил на газ, и машину затрясло. «Вот черная туча, что преследует меня!» — думала Мэри. Она предложила ему начать новую жизнь, а он все испортил своим ханжеством. Ах ты, черт! Мэри кричала, молила, но Уолтер не слышал — руки на руле, взгляд устремлен на дорогу. И, одной рукой прижав к себе ребенка, другой Мэри ударила мужа по лицу. Уолтер не дрогнув принял удар.
— Тормози, Уолтер. Я выйду, — велела Мэри. — Тормози!
Уолтер рассмеялся, не веря ушам.
— Да ты рехнулась! Бросить тебя здесь? Ты спятила! Ребенка надо вернуть родителям!
Мэри ударила Уолтера по носу, он застонал. Кровь хлынула с подбородка на рубашку, но он по-прежнему следил за дорогой. Мотор завывал; на скорости сто тридцать километров в час Мэри в отчаянии схватилась за руль.
Машина завалилась в кусты и покатилась кувырком в облаке густой, красной, как перец, пыли.
Доктор Андерберг прижался носом к стеклу инкубатора.
— Только гляньте на него! — сказал он.
В тот вечер он сидел возле инкубатора, наблюдая за своим крошечным пациентом. Тот развивался на удивление быстро. Весом кило триста шестьдесят, в нежном пушку, ручки-ножки тонкие, как карандашики, глаза грустные — вроде бы не жилец на этом свете, и все же какая-то сила поддерживала в нем жизнь. Старшая медсестра миссис Причард стояла в дверях с блокнотом в руке, ожидая ответа на свой вопрос.
— Невероятно! — бормотал доктор. — Брошенный, сирота, родных нет — и все равно борется за жизнь. Такое упорство достойно награды.
Сестра Причард перекрестилась:
— Воля Божья.
Доктор презрительно фыркнул. Сотни новорожденных, что он принял в больнице для белых, и множество черных малышей, умерших за годы его работы в передвижной клинике, убедили его, что на волю Божью полагаться не следует.
— Позвонить в приют? — спросила сестра Причард во второй раз.
Доктор рассвирепел:
— В приют? Гуманнейшее заведение! Дети, воспитанные чиновниками и медсестрами! Куда уж хуже!
Сестра Причард поморщилась: это был камешек в ее огород. Несмотря ни на что, она заслонилась блокнотом, как щитом, и не сдавалась:
— Многие сироты попадают в приличные семьи.
— В приличные семьи? — взвился доктор Андерберг. — Не сомневаюсь, из них получаются приличные воспитанники и приличные приемыши, но наша цель — найти этому мальчику счастливую семью! — Доктор поднялся и зашагал к двери, на ходу стаскивая белый халат. — Без меня не подписывайте на ребенка никаких бумаг!
Через секунду румяное лицо доктора вновь показалось в дверях.
— Кстати, я и сам приемыш!
Оставшись наедине с инкубаторским сироткой, сестра Причард пристально разглядывала младенца. Потрескавшиеся губки раскрылись так горестно, что у нее вырвался вздох. Олицетворение безнадежности в этом равнодушном мире! «Что ж, зато хотя бы жив», — подумала миссис Причард. И вновь перекрестилась, вспомнив о другом несчастном малютке, погибшем в аварии.
Тяжелые времена и страдания могут объединить любящих, укрепить их узы, поддержать любовь. Но Говард и Джулия Ламент не были готовы к смерти первенца. Пусть горе у них было общее, но каждый страдал в одиночку. Ничего не сказав родным, они покинули больницу Милосердия без пищащего свертка, без воздушных шаров, без охапки детских вещичек.
Домой ехали в горестном молчании. Говард первым зашел в дом и потихоньку прикрыл дверь в приготовленную им же детскую — с кроваткой, белым кружевным пологом, крохотным вязаным одеяльцем и дружной компанией плюшевых мишек на комоде.
Пытаясь успокоиться, Джулия и Говард заваривали чай, но чашки оставались нетронутыми. На трезвон телефона не обращали внимания — Джулия не находила в себе сил ни с кем говорить. Единственное средство против горя — забвение, но как смотреть друг на друга и не вспоминать о сыне? Вот они и блуждали поодиночке из комнаты в комнату, избегая встреч с товарищем по несчастью.
Казалось, не только душа Джулии, но и тело не может забыть малыша; болела переполненная молоком грудь, а перед глазами стояла его неотразимая улыбка. Джулия стала той, кого прежде жалела, — матерью без ребенка. Она закрывала глаза, положив руку на мягкий живот, — едва ли у нее найдутся силы вновь зачать дитя.
Говард вспоминал, как встречали его жена и сын в палате всего несколько дней назад: гордость Джулии и крошечное, чудесное личико, выглядывавшее из пеленок, как из кокона. Держа на руках сынишку, он чувствовал в себе небывалые силы, ради этого крохи он готов был на все. Теперь он вновь стал неприкаянным. В радостях отцовства, в волшебном триединстве молодой семьи ему отказано.
Не сумев дозвониться до Ламентов, доктор Андерберг поехал к ним домой, в Ладлоу, в квартиру на Барабус-лейн. Нужно поговорить с ними как можно скорее, пока они не смирились с утратой.
— Я виноват в том, что случилось, — начал доктор.
— Поздновато извиняться… — открыл было рот Говард, но Джулия положила ему руку на плечо, умоляя выслушать доктора до конца.
— По прихоти судьбы эта несчастная женщина привязалась к чужому ребенку. На моих глазах матери бросали детей, но ни одна не променяла родного ребенка на чужого! Представьте, каково ему! — Доктор умолк; он надеялся разжечь хоть искру сочувствия.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Стивен Фрай, подтверждая свою репутацию человека-оркестра, написал историю классической музыки, которую вы и держите в руках. Но если вы думаете, что знаменитый острослов породил нудный трактате перечислением имен и дат, то, скорее всего, вы заблудились в книжном магазине и сухой учебник стоит поискать на других полках. Всех же остальных ждет волшебное путешествие в мир музыки, и гидом у вас будет Стивен Фрай с его неподражаемым чувством юмора.Разговор о серьезной музыке Фрай ведет без намека на снобизм, иронично и непринужденно.
Стивен Фрай и Хью Лори хороши не только каждый сам по себе, превосходен и их блестящий дуэт. Много лет на английском телевидении шло быстро ставшее популярным «Шоу Фрая и Лори», лучшие скетчи из которого составили серию книг, первую из которых вы и держите в руках. Если ваше чувство смешного не погибло окончательно, задавленное «юмором», что изливают на зрителя каналы российского телевидения, то вам понравится компания Фрая и Лори. Стивен и Хью — не просто асы утонченной шутки и словесной игры, эта парочка — настоящая энциклопедия знаменитого английского юмора.
Одри Унгар не видела отца двадцать лет. Профессиональный игрок в покер, он уехал из дома, когда ей было двенадцать, и навсегда исчез из ее жизни. И вот Одри уже за тридцать, и теперь она сама балансирует на грани кризиса среднего возраста. Чтобы вновь обрести себя, Одри решает найти отца, однако выясняется, что сделать она это может, только если сама станет профессиональной картежницей. Но мало научиться играть в карты — надо еще проникнуть в закрытый мир игроков. И ключом в этот мир становится Большой Луи, сварливый гигант, который боится выходить из своей крохотной квартирки на верхотуре дома-башни.
Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку.