Начало лета выдалось неспокойным. Нехорошие слухи пошли по шахте после третьего июня. Я это запомнила, потому что месяц только закончился и мы готовили зарплатные ведомости. Утром после ночной смены в наш отдел зашла главная табельщица и рассказала, что после двенадцати часов в коридоре табельной слышались лязг и стуки, словно кто-то таскает по полу металлический прут. Она несколько раз выглядывала из кабинета, но в коридоре никого не было. Еще за окном мелькал луч от шахтерской каски и слышался мелкий грохоток, словно кто-то бросал в окно горсти щебня. А когда шахтеры после ночной смены вышли из забоя, она обнаружила, что книга учета залита чем-то коричневым, похожим на крепкий чай, хотя она ничего не проливала.
Вскоре от ламповщицы Кати Король стало известно об исчезновении трех новых рудничных светильников, а старшая банщица рассказала, как трое купавшихся после первой смены горных мастеров поскользнулись в один момент и получили незначительные производственные травмы и теперь готовят документы для оформления регресса по временной потере трудоспособности.
Разумного объяснения всем этим странностям не нашлось, и все сошлись во мнении, что на шахту явился Шубин, а значит, быть беде — либо обвалы пойдут один за другим, либо взорвется метан.
Шахта наша называлась «Шахтерская Глубокая», а поселок, в котором жил персонал, — Чумаки. Я работала на шахте бухгалтером. В расчетном отделе нас сидело четверо: я, Марья Семеновна Вдович, Галина Петровна Коломыкина и Аллочка Коломыкина.
Марье Семеновне было под пятьдесят, она носила широкие платья-балахоны и красила волосы в цвет «баклажан». Смуглое продолговатое лицо ее тоже походило на баклажан, нос своей формой напоминал маленький баклажан, и даже пальцы были похожи на молодые нежные баклажаны. Но мощный, оттопыренный низ скорее походил на арбуз, сзади на нем мог бы удержаться стакан с чаем. К нам в отдел часто заходил ее муж Виктор Вдович, похожий на доброго пса: после смены он получал от жены наряды по хозяйству. Пока Марья Семеновна перечисляла поручения, он слушал и кивал. Иногда заходил выпивши, и тогда Виктор, который все понимает и молчит, превращался в Витьку, который не понимает, что несет. Он пытался нас веселить и так неуклюже острил, что всем становилось неловко. Однажды я спросила Марью Семеновну, занимаются ли сексом пятидесятилетние люди. Она ответила «Еще как» и рассказала, что недавно они с Виктором чуть не разбили вазу с флоксами на столе рядом с кроватью, когда страсть достигла высшей точки.
Сорокалетняя Галина Петровна — начальник отдела, наш босс. Она имела красивое, точеное лицо и широкоплечее, мужское тело. Начальница была настоящей язвой. Когда в кабинет заходил кто-нибудь, достойный осмеяния, она подписывала бумаги, искоса щупая объект липким взглядом, а потом, когда дверь закрывалась, расправляла насмешливое лицо и начинала словесную экзекуцию. Она давала клички коллегам. Секретаршу Татьяну Адамовну она превратила в Мадамовну, диспетчера Виктора Игоревича Кирися в Карася, банщицу Веру Кукушкину в Какашкину. Прозвища прирастали к жертвам навсегда.
Галина Петровна охотно говорила на сексуальные темы: «Не понимаю, чего они там стонут в сериалах: я лежу под Колькой, смотрю в потолок и думаю, скорее бы ты кончил», «Залез вчера на меня Колька, а мы свет не выключили, и заходит Денис без стука: что, говорит, родители, трахаетесь? Ну-ну!».
Ее муж Колька — чистопородный забойщик, его жилы полны угольной крови. Кольку невозможно представить в другой роли. Только так — с фонарем на голове, с сигаретой в углу ухмыляющегося рта, с черной обводкой вокруг глаз, с рюмкой самогона после смены — способно выжить это привередливое существо. В других условиях он бы задохнулся. Он, как солдат из касты древних воинов, всегда готов расстреливать Землю из отбойного молотка. Высокий, широкоплечий, чумазый — его можно было бы тиражировать на рекламных щитах Партии регионов. Колька Коломыкин — настоящее олицетворение Донбасса.
На шахте работал и его родной брат Сашка, облегченная версия, «Колька лайт» — и ростом пониже, и удали поменьше, и рюмку опрокидывал реже. Этот Сашка был мужем нашей Аллочки, ее по-родственному взяла к себе в отдел Галина Петровна. Аллочка была миловидная, грудастая, розовощекая, как канадская «мельба». Она постоянно бегала в аптеку то за контрацептивами, то за тетрациклином от женского воспаления, то за грушей для спринцевания. О своей интимной жизни она не рассказывала, и о том, что она у Аллочки есть, мы знали благодаря ее тихим фармацевтическим шоп-турам.
Мой сексуальный опыт в ту пору был небогат. Любовные записки, подброшенные в портфель, таинственные звонки и молчание в телефонную трубку, дискотечные объятия под рассеянным светом зеркального шара, прогулки после танцев, поцелуи в подъезде до умопомрачения — все это было. И незначительные целомудренные романы, длящиеся месяц-другой, тоже бывали. Но первый секс случился в одиннадцатом классе, когда мы с толпой одноклассников праздновали Новый год. За мной бегал один парень из старших, ему было за двадцать, звали Андреем. Несколько раз он провожал меня с дискотеки, пару раз приходил домой, вызывал меня в подъезд и рассказывал анекдоты. Я ему нравилась. Узнав, где будет отмечать праздник наш класс, он пришел уже после двенадцати, влился в коллектив, стал приглашать меня на медленные танцы, прижиматься, приставать с поцелуями. Ближе к рассвету он повел меня к себе в соседний дом, знакомить с мамой. Мама и впрямь была дома, только она спала в дальней комнате, а мы расположились в гостиной на диване под елкой. Не было никаких эротических переживаний, только ощущение, что меня протыкают тупым предметом. Не знаю, почему это случилось, не было ни любви, ни влечения, одно лишь любопытство. На тот момент моя школьная подруга уже сделала два аборта, а я, кроме страстных поцелуев, ничего не испытала. Но, скорее всего, это произошло потому, что Андрей был похож на мега-поп-звезду Вадима Козаченко.
