Глава первая
УТРО. ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК
Как пляски и песни цыган могут помешать созданию гениальных трудов. — Проблемы нашего бедного солнца и нашей несчастной планеты. — Межзвездные аэропланы. — Чьи часы вернее. — Наконец-то звонок. — Что больше всего на свете любил Бакунин. — Убит двумя пулями.
Рано утром, проклиная всех астрономов и в особенности Коперника[1], я сидел в одном из кабинетов Бакунина. Вчера вечером Бакунин явился домой навеселе, с цыганами. Пляски и песни продолжались за полночь. А когда Василию удалось выдворить цыган, он обнаружил своего барина безнадежно спящим. Ни о какой работе не могло быть и речи. Причитания Василия о недописанных главах гениальных трудов Бакунина вперемежку с проклятиями в адрес цыган, цыганок, романсов и всех петербургских ресторанов стихли только к часу ночи.
Каждый раз после таких загулов Бакунин просыпался в шесть часов утра, а поскольку в это время все в доме спали и только я, как всегда, уже был на ногах, он затаскивал меня в свой кабинет и начинал рассказывать о том, что скоро, спустя всего лишь шесть миллиардов лет, наше бедное Солнце погаснет и всему населению несчастной планеты Земля придется отправиться на поиски приюта в, может быть, самые отдаленные уголки вселенной. Будут построены огромные герметические аэропланы с ракетными двигателями, сконструированными по наброскам Бакунина чудаком Циолковским (о нем теперь можно прочесть в любой энциклопедии). В эти воздушные Ноевы ковчеги кроме самих людей загрузят все, без чего не обойтись на новом месте жительства. И в первую очередь гениальные труды Бакунина, включая картотеку типов преступников, которую он закончит в самое ближайшее время.
Я выслушивал это в тысячный раз. Согласитесь, как бы ни была увлекательна перспектива путешествия на межзвездных аэропланах, сил внимать рассказу об этом не в десятый, а в тысячный раз не нашлось бы даже у самых страстных поклонников входящих в моду авиаплаваний, ну, например, у Нестерова[2] и Уточкина[3] или Сикорского[4], с которыми, кстати, Бакунин был на дружеской ноге. Но я сидел и слушал, потому что мне во что бы то ни стало был нужен сюжет для детективного романа в духе Конан Дойла, добыть его я мог только у Бакунина — и даже у него я не мог получить его вот уже полгода.
Как всегда неожиданно, раздались бой, звон и множество других звуков, издаваемых несметным количеством часов всех видов, находившихся в кабинете Бакунина и в трех его же кабинетах, расположенных по соседству с тем, в котором сидели мы. Весь этот оркестр напомнил о том, что наступило восемь часов утра.
Впрочем, вопрос был спорный, потому что ровно через семь минут это же время должны были пробить в полном и гордом одиночестве огромные старинные напольные часы на втором этаже в комнате Карла Ивановича Лемке.
Часы эти на семь минут отставали от всех прочих часов Петербурга и Москвы — так, по крайней мере, считали многие, кому приходилось участвовать в спорах по этому поводу. Что касается Бакунина, то в подобных дискуссиях он всегда становился на сторону Карла Ивановича, утверждавшего, что правильное время показывают именно его часы, а все остальные просто спешат.
Точка зрения Бакунина в этом случае определялась, во-первых, тем, что он всегда и во всем поддерживал Карла Ивановича, своего старого покровителя и соратника, в силу твердости характера рассорившегося с начальством, из гордости не ставшего хлопотать о пенсии и доживавшего век у Бакунина на правах умудренного жизнью наставника: во-вторых, хотя Карл Иванович и объявлял себя — часто с некоторой горячностью — истинно русским человеком и без сомнения таковым являлся, но всем, кто его хорошо знал, в том числе и Бакунину, он казался самым настоящим немцем, с присущей немцам аккуратностью и точностью в разного рода измерениях; в-третьих, его правота подтверждалась многими серьезными аргументами и вычислениями научного характера, о которых я уже и не упомню[5].
И вот когда, провозглашая восемь часов, прозвенели, пропели, пробили часы в кабинетах Бакунина, но еще не ударили семь минут спустя главные часы в комнате Карла Ивановича, тогда-то раздался телефонный звонок. Конечно же, в ту минуту мне и в голову не пришло, что это тот самый звонок, которого мне следовало ждать минувшие полгода. Отвлеченный рассказами Бакунина и мыслями о возможном переселении в самые далекие края и местности вселенной, я даже не обратил бы на него внимания, если бы не желание полюбоваться на Бакунина, разговаривающего по телефону.
Нужно сказать, что беседовать по телефону Бакунин любил больше всего на свете. Хотя, переписывая во второй раз свои записки[6], я подумал, что из всего, чем Бакунин занимался, невозможно найти что-нибудь такое, чему нельзя было бы предпослать то же утверждение.
Ничуть не опасаясь ошибиться, можно уверенно сказать, что больше всего на свете Бакунин любил пить шампанское, водку и всевозможные вина, закусывать все это жареным поросенком с хреном